Ваш Иоанн — раньше всего артистическая натура, художник. Разнообразие его душ» евных «качеств — поразительно. Никто до сих пор даже и не дерзал показать его влюбленным; в этом Ваша вел» еликая «смелость и великая удача…
Язык пьесы конечно великое литературное чудо. Никакой археологии, никакой стилизации, никакой филологической мозаики, которая так мертва у А.К. Толстого и так безвкусна у всевозможных Чаплыгиных».
Корней Чуковский (автор этого письма), влюбленный в Иоанна Грозного, пусть даже написанного Алексеем Толстым, — хорошее добавление к образу детского писателя и литературного критика, пользующегося устойчивой либеральной репутацией. Понравилась пьеса и Михоэлсу, и, словом, все шло как по маслу, но вдруг оказалось, что противной, нелиберальной стороне «Иван Грозный» не показался. Заказчик произведения Председатель Комитета по делам искусств М.Б. Храпченко в той же газете «Литература и искусство», где печатался отрывок из «Орла и орлицы», опубликовал статью, в которой вынес пьесе приговор: «…Кипучая деятельность Ивана Грозного по “собиранию” земли русской, созданию централизованного государства не нашла отражения в пьесе. Широкий размах государственных преобразований, осуществленных Иваном Грозным, также остался вне поля зрения автора. Борьба Ивана Грозного с боярством сведена в пьесе к внутридворцовым распрям. Роль опричнины, на которую опирался Иван Грозный, по существу не показана… Несомненно, что пьеса А.Н. Толстого не решает задачи исторической реабилитации Ивана Грозного».
А еще раньше секретарь ЦК партии Щербаков в письме к Сталину от 28 апреля 1942 года информировал своего адресата: «Пьеса “Иван Грозный” писалась по специальному заказу Комитета по делам искусств, после указаний ЦК ВКП (б) о необходимости восстановления подлинного исторического образа Ивана IV в русской истории, искаженного дворянской и буржуазной историографией»…«постановка этой пьесы или издание ее усугубили бы путаницу в головах историков и писателей по вопросу об истории России в XVI веке и Иване IV». После чего предлагал «запретить постановку пьесы А.Н. Толстого “Иван Грозный” в советских театрах, а также запретить опубликование этой пьесы в печати».
Пьесу лауреата сталинской премии, депутата и академика Толстого не то что бы запретили, а поступили с ней лукаво: опубликовали тиражом 200 экземпляров. Можно сказать, не опубликовали вовсе. Для человека, давно привыкшего к успеху и отвыкшего от критики, это должно было стать сильным ударом.
«Все, кто проходят мимо, спрашивают друг друга о том, как реагирует Алексей Толстой на статью Храпченко, где он обвиняется в искажении образа Ивана Грозного», — отмечал в дневнике Вс. Иванов.
Утверждать однозначно, что репрессии исходили от самого Сталина, не приходится. С другой стороны едва ли Храпченко или даже Щербаков самостоятельно решились бы на такой шаг. Но если Сталин это произведение читал, то можно попытаться предположить, чем именно оно ему не приглянулось.
Корней Чуковский не обманывался: Иван Грозный был нарисован Алексеем Толстым с большой теплотой, но слишком уж очеловечен, лиричен, по-своему даже чувствителен и великодушен. Влюбленный Иоанн Грозный… Благородный, пылкий человек, по-человечески переживающий предательство близких друзей и ищущий утешения в женской любви. Драматургически — любопытно, но с точки зрения государственной — сомнительно. Толстой в своей пьесе и государственности отдал дань, противопоставив царя боярам как единого хозяина и радетеля земли русской, но этот мощный гимн не мог заглушить лирическую ноту и тоску: «Меня не ждет жена… На жесткой лавке сплю. Неладно одному, нехорошо… Вечер долог, сверчки в щелях тоску наводят».
А потом появляется и женщина, черкесская княжна Марья Темрюковна, которой царь изливает душу, рассказывает о своем детском унижении и доверяет самые тайные мысли, к ней приходит в самые тяжелые минуты, и любовь его к ней страстная, юношеская:
«Не сыт я тобой. До гроба сыт не буду. Ярочка белая, стыдливая… Глаза дикие, глаза-то угли. Ну, что, что дрожишь? Косами меня задушить хочешь? Задушусь твоими косами, царица».
В конце она умирает, отравленная двоюродным братом царя, князем Владимиром Андреевичем Старицким, и только тогда обнаруживается чудовищный размах заговора против Грозного, в который вовлечены почти все бояре, а на царя совершается покушение, и от стрелы его закрывает собой ни больше ни меньше чем юродивый Василий Блаженный.
Возможно, Сталин решил, что это чересчур, и в его оценке сработало нечто похожее на резолюцию о булгаковском «Батуме»: «нэ так все это было». А может быть, вождь хотел увидеть другого Ивана. Сотворение кумиров всегда было самой опасной частью литературного творчества, положительных героев писать труднее, чем отрицательных. Петр по этой логике удался, Иван Грозный нет. Но были читатели, которые полагали иначе.
«Храпченко сказал мне (по телефону), что Ваш “Грозный” пока что от постановки отклонен. С двойным чувством пишу я это письмо: и какого-то соболезнования, и определенно улыбчивой надежды, что не бывать бы счастью, да несчастье помогло. Храпченко сказал еще, что есть статьи с указанием причин отклонения пьесы. Я этих статей не читал. Но я так много думаю о Вашем “Грозном” и так увлечен исключительными его качествами, что имею свое собственное крепкое суждение…
1. Толстой — талант огромный. В исторических картинах по выписанности фигур, по языку я не боюсь сказать, что не знаю ему равных во всей нашей лит-ре. Ряд сцен в его пьесе превосходит все, что им до сих пор написано.
2. Но для драмы беда в том, что проявление его силы — кусками, пятнами. За одной, другой, третьей блестящей сценами следует совсем слабая. И не потому слабые они, что бледные краски, а потому, что автор занялся вдруг не тем, чего требует основная линия…
3. Толстой должен наконец написать пьесу замечательную — данный материал в его руках должен и может дать пьесу мудрую. А эта пьеса благодаря такой ответственности перед историей должна быть именно мудрой…
Исполнение Грозного Хмелевым может стать историческим. Более подходящего актера решительно по всем заданиям образа нельзя заказать…
Не могу Вам передать, до чего меня охватывает желание и вера в нечто, наконец-то исключительное; тут сливаются и увлеченность чертами Вашего таланта, и жажда крупного явления на сегодняшнем театре, и убеждение, что никакой другой театр не может достичь в данной области большего, чем МХАТ».
Этим письмом, которое принадлежало Немировичу-Данченко, на протяжении всего своего долгого пути только и делавшего, что Алексею Толстому как драматургу отказывавшего, наш герой мог бы гордиться больше, чем всеми критическими отзывами о нем — опубликованными, неопубликованными, произнесенными и непроизнесенными. Это было настоящее признание. Немирович-Данченко, которому оставалось жить меньше года, не льстил и не лукавил, ему было плевать на конъюнктуру момента и отчасти даже на мнение сталинского окружения, он искренне хотел, чтобы Толстой улучшил пьесу, отдал ее во МХАТ и главную роль в ней исполнил Хмелев, который когда-то сыграл Алексея Турбина. Хмелев в роли Турбина Сталина покорил, с тем же успехом мог покорить вождя и Хмелев — Иван Грозный. Немировичу был нужен гвоздь сезона. А к тому же это были времена, когда прогремел фильм «Иван Грозный» Сергея Эйзенштейна и снималась вторая серия. Одному великому режиссеру хотелось потягаться с другим, театральному с кинорежиссером, да и у Хмелева были свои резоны сыграть Грозного, которого ему не дали исполнить в кино.
