ее как миленькую. Потому что вода! Все дело в трении. Удивительны эти истины, когда берешь их сам, на ощупь.
Я выбрал самый длинный трос. Один конец — на гак, другой Женька привязал к штырю снаряда. Миша, свесившись из окна рубки, наблюдал. Я ловко затягивал узел, крепко — по-морскому. Вот, мол, каков твой бывший помощничек, гляди. Все-таки не обошлись вы без него, а уж он постарается…
— Дядь Сань, — сказал Женька, протиснувшись в кабину и жарко дыша, — давай подменю?
Я как-то не сразу даже сообразил, что он хочет, но в следующее мгновение оттер его плечом.
— Ну-ка, не мешай! — и с опозданием ругнулся. «Эти гидромеханизаторы все универсалы, все могут. Но ведь на что-то я здесь. И почему — дядя?» — внезапно кольнула обидная мысль. — «С первого дня — «дядя». Наверное, по имени назвать — мало, все-таки старше. А по имени-отчеству — много? Ну-ну…»
— Дядь Сань! Вон туда держи, на кусты! — крикнул Женька уже со снаряда, не сводя с Миши глаз.
— Левее, на дерево! — уточнил Харин.
— Левей, дядь Сань! — повторил Женька.
— Иди ты… — взорвался я. — Переводчик… Сам не слепой! — Я нажал на педаль.
— Потише! — предостерег Женька.
Трос натянулся. Катер вздрогнул от рывка и лег набок. И чем больше я газовал, тем натужней он ревел и кренился: трос тетивой — а снаряд ни с места. Казалось, прибавь чуток газу — и «Ястреб» вытряхнет в воду всю поклажу, а заодно и катериста.
Задний ход — все повторялось сначала.
…Прошла минута. Или час. В висках стучали молотки. Рубашка взмокла. Гудел перегретый мотор. От бестолковых рывков взад-вперед катер, верно, нахватался песку — система засорилась, от машины валил пар. Я вслепую нырял в машинное отделение. Одной рукой — за руль, другой — за шланг, и так, с раскинутыми руками, задыхаясь, пытался продуть трубы. В тесноте спотыкался, рычал от ожогов к снова бросался на сиденье. Михаил что-то кричал сверху, я не слышал и только сжимал зубы в отчаянной попытке сдернуть с места снаряд.
Снова обдало жгучим паром, вытолкнуло наружу. Хватая свежий воздух, я ногой придержал руль, каблуком ударил по ручке газа. Рывок, треск… Небо очутилось где-то сбоку. Я почувствовал, что лечу, и задохнулся в тугом зеленоватом омуте.
Дощатая стенка снаряда была шершавой и теплой. Я открыл глаза. В мокрых ресницах радужно расплылось солнце. Михаил стоял ко мне спиной, навалясь на перила, и смотрел, как Женька укорачивает трос. Катер подтянули. Теперь он почти касался палубы кормой, в которой был упрятан винт.
— Сразу бы так, — сказал Миша, — винтом накоротке размыть под днищем, а потом тащить. Присосало нас, слепому ясно!
— А я виноват? — сказал Женька.
В пору было снова закрыть глаза.
Михаил обернулся:
— А, очунял?
«Еще усмехается, — подумал я со злой отрешенностью. — Хорошо ему на снаряде, как на материке, а тут!»
— Думаешь, так просто? Сам бы попробовал…
— То-то… — перебил он, отворачиваясь, — а ведь ныл: «Ах, мне бы на катер! Хорошо. Сиди себе, катайся…»
— Ко… когда? — Я даже растерялся: такой отчужденностью повеяло от Мишкиного лица. — Когда я ныл?
Так вот оно что!.. А я-то думал, все утро думал: им неловко передо мной, что я отказался от заработка. А им неловко за меня!
Я поднялся, ступил на катер. Он жестко спружинил под ногой.
— Ты чего? — спросил Харин.
— Попробую еще разок.
Он кивнул:
— Давай! А то два часа, а мы загораем. Работать надо…
Маша Петухова, диспетчер, докладывая мастеру обстановку, взволнованно круглила глаза. Собственно, ничего особенного за ночь не случилось: кое-где на дальних улицах порвались провода, вышли из строя светильники, туда были посланы дежурные, быстро все наладили, словом, порядок. Но Леонид Иваныч недовольно морщился, и это сбивало ее с толку. Ему бы сейчас радоваться — все ведь обошлось, а он хмуро постукивал карандашом:
— Частишь, как сорока, не угнаться за тобой.
Диспетчер, прикусив губу, обстоятельно, с некоторым даже вызовом повторила, какие меры приняты… Погодя, когда мастер, все так же насупясь, выдавал наряды, монтер Волков, партгрупорг, спросил с усмешкой:
— Что это ты, Иваныч, не с той ноги встал сегодня?
— Может, я всю ночь не спал, — отмахнулся мастер, не вдаваясь в объяснения. — Обсудим день.
— Может, с Паней что?
Жена, Паня, тоже монтер со стажем, трудилась здесь же, в конторе Мосгорсовета, на третьем этаже. Жили, в общем, дружно, если не считать утренней размолвки. А началось с того, что из жэка прислали к ним домой паркетчиков — ремонтировать пол. Им бы заменить отдельные дощечки — нет, у них, видите ли, размах, фонды у них бездонные. Разворотили все, дважды переделывали, а все — тяп-ляп, неделю семья была буквально загнана в угол.
А как ступили утром на новый пол, тот и поплыл, дощечки будто клавиши.
Вот тогда терпение лопнуло. «Да что ж это такое?! У людей пятилетка качества, а у вас? Бухнули материал, как в прорву, не свое, не жаль?»
Его трясло, и в правом виске привычно заныло. Никогда не жаловался, не просил за себя, а тут пригрозил обратиться к их начальнику. Пусть придет, посмотрит, не видать вам прогрессивки, как своих ушей. Это уж точно!
«Да ты кто такой, — вскинулся старший ремонтник, — прогрессивкой нас пугать?»
«Мастер я! Такой же, как ты, только из другого ведомства!»
Сгоряча зачем-то схватил с серванта газетную вырезку, где в ряду передовиков соревнования, отмеченных высшей правительственной наградой — орденом Ленина, — значилась и его фамилия — Леонида Ивановича Филатенкова, да спохватился, положил на место, махнул рукой и пошел одеваться. Паня выбежала вслед за ним в прихожую, дернула за рукав: ладно тебе, распетушился, и тут же зашептала насчет того, что дело поправимое, давно бы надо подкинуть паркетчикам, что положено.
— Совесть им положена, арапам, да обделили, видать.
Взглянул на жену, будто обжег. И вышел, хлопнув дверью. Не стал ее ждать, как обычно.
Люди привыкли видеть Иваныча веселым, уравновешенным и сейчас, почувствовав, что он не в настроении, притихли, молча выслушивали задание, брали инструмент. Только Волков, стараясь рассеять смуту, обронил со смешком:
— Вчера опять со снабженцами поцапался. Выдали спецовку не глядя, безразмерную. Что, мол, вам, на танцы в них? А Хоботов переживает.
— Мое дело с тебя спросить, — не принял шутки Иваныч.
Димка Хоботов, приходивший на работу в модном пальтишке, смущенно поежился, закатывая отвисшие рукава.
— Я не из-за спецовки переживаю, — робко вставил он. — Вы меня отпустите скорее, провода свились на тополе, ночью не разобрал, на утро оставил, тороплюсь…
Мастер уже готов был выговорить Димке за оттяжку, да сбоку неожиданно подал голос Виктор Сараев:
— Ладно,
