Перед ним были сопки. Каменное море, уходившее хребтами гранитных волн. То пологих, с впадинами и наплывами по склонам, то острых, с разорванными верхушками.
Километрах в четырех слева по флангу от роты Дремова над каменными волнами возвышалась сопка, на голову выше других, — высота 0358, или проще — Горелая. Эта сопка с тупой округлой вершиной господствовала над горами километров на тридцать вокруг. У подножья ее проходила единственная в здешних местах дорога. В чьих руках была Горелая, тот и был хозяином дороги. Вдобавок дорога делала петлю, огибая озеро, и с вершины сопки просматривалась километров на пять. Ни обойти эти километры, ни объехать их было невозможно. С одной стороны тянулось озеро, с другой — отвесный гранитный гребень. За сопку дрались уже не одну неделю. Несколько раз Горелая переходила из рук в руки. И с каждом разом на ее могучем каменном теле прибавлялись доты и пулеметные ячейки, минные поля и траншеи–укрытия. С каждым разом гуще становились подпалины на ее склонах. Три дня назад ее снова отбили у немцев, и теперь на опаленной вершине стояли наши минометы, а в дотах сидел батальон морской пехоты. Дорога и озеро теперь были наши.
Ближайшая к роте лейтенанта сопка, где укрепились немцы, была неказистой. Так, щербатый гранитный пупырь, прорезанный трещинами, как трухлявая доска. Не сопка, а одно название. Но немцы в этих трещинах прятались, как клопы по щелям. Ничем не выковырнешь…
На склоне быстро мелькнула пригнувшаяся темно–зеленая фигура. В бинокль было видно, как она скрылась за кучей камней, опоясанных мелкими кустиками.
Дремов торопливо протер рукавом припотевшие линзы и еще плотнее припал к щели. Острый гранит, который упирался в грудь, теперь уткнулся под ребро. Подозрительную кучку камней стало видно лучше. Минут через десять, когда у Дремова от натуги уже заслезились глаза, в камнях мелькнули еле видимые красноватые отблески, металлически сверкнул ствол пулемета, и тотчас же дробным эхом прокатилась в скалах короткая очередь.
— Ага! Вот ты где, — довольным голосом сказал лейтенант. — Шовкун!
Под выступом появился старшина Шовкун в каске, нахлобученной на маленькую чернявую голову. В руках он держал винтовку с оптическим прицелом, предмет зависти всего батальона.
Шовкун, один из немногих, кто отступал от границы, был старшиной роты, которой командовал теперь лейтенант Дремов.
Еще на переправе под Титовкой Шовкун по–хозяйски прибрал возле разбитой автомашины винтовку с оптическим прицелом. У этого спокойного, медлительного полтавчанина обнаружилась снайперская зоркость. Если его прищуренный, черный, как антрацит, глаз ловил на скрещенные нити оптического прицела темно–зеленую фигуру, немецкий писарь мог смело готовить похоронную.
— Гляди, старшина, вон там камни в кустиках на левом склоне, — сказал Дремов, подавая Шовкуну бинокль. — Вроде пулемет.
Шовкун посмотрел и согласился: похоже на пулемет.
— Достань, попугать надо.
— Добре, — ответил Шовкун и стал снимать тряпку, которой был обмотан прицел. — Сейчас зроблю.
После первого выстрела пулемет осекся и из–за камней торопливо выскочила зеленая фигурка. Вторым выстрелом Шовкун положил ее на склоне.
«Как по заказу бьет, чертушка», — ласково подумал лейтенант и стал спускаться вниз.
Третий день рота Дремова держала оборону на верхушке сопки, в седловинке которой было это крохотное безымянное озерко. Приказ был закрепиться, выложить из камней окопы и ходы сообщения, построить пулеметные ячейки и сделать землянки.
Такие приказы Дремов получал почти на каждой сопке, где рота останавливалась, когда удавалось очередной раз оторваться от наседающих егерей.
Потом либо стрельба на флангах уходила далеко на восток и комбат приказывал отойти на следующую сопку, либо немцы наваливались на роту, как тундровая мошкара, просачиваясь в каждую щель, в каждую дыру.
А дыр было хоть отбавляй. На четырнадцать человек роты Дремова приходилось почти полкилометра обороны. В камнях, в расселинах, в отвесных скалах, в осыпях валунов. В этой гранитной мешанине один человек мог задержать сотню наступающих, и та же сотня могла незаметно пройти в тыл в пяти метрах от командира роты.
В воздухе проскрипела мина и разорвалась за скалой, выбросив вверх пыльную тучу торфа и щебенки. Очередь крупнокалиберного пулемета выбила на склоне ровную строчку. Дремов понял, что бьют в ответ на выстрелы Шовкуна, и у него снова заныли зубы. Он приложил руку к полотенцу и сморщился, чтобы сдержать стон.
— Товарищ лейтенант, вас к телефону! — крикнул из расселины связист, стаскивая с головы петлю из обрывка кабеля, которой была прикреплена к его уху телефонная трубка. — Комбат вызывает.
— Дремов, как у тебя? — проговорила голосом капитана Шарова дребезжащая мембрана.
— Вроде спокойно… Гранат прошу подбросить и патронов.
— Ты что бубнишь, не разбираю, — в далеком голосе капитана послышались сердитые нотки. — Громче говори.
— Зубы болят, товарищ пятый, — изо всех сил пожаловался в трубку Дремов. — Прямо жизни никакой нет. Вчера малость притихли, а сейчас хоть вешайся.
— Ты погоди, — голос капитана подобрел. — Повесишься — кто ротой командовать будет?.. Сегодня людей тебе подброшу. Пополнение с марша… Какие уж есть. Ничего, сам тоже зеленый был, обстреляются. И от зубов что–нибудь пришлю. Боеприпасы пополнение принесет. Все.
В трубке по–комариному запищал зуммер.
— Старшина! — позвал Дремов Шовкуна. — Люди прибывают, надо принимать. Подготовьтесь.
— Есть подготовиться! — Шовкун провел рукой по подбородку, гладкому от утреннего бритья. Потом угольки глаз под шлемом хитро засветились и губы старшины раздвинулись в улыбке, показав ровные, редкой белизны зубы. — Скажу, чтоб ребята побрились.
Дремов понял деликатный намек и провел ладонью по густой щетине. Проклятые зубы, из–за них бородой обрастешь. Раньше хоть через два–три дня он все–таки ухитрялся бриться, а теперь до щеки дотронешься — искры из глаз сыплются. Тут еще старшина, чистюля, на его голову навязался…
Шовкун смотрел на командира роты и светил зубами до тех пор, пока тот не сдернул пилотку и не стал копаться в пухлой полевой сумке, разыскивая бритву.
Старшина сразу перестал улыбаться и пошел по берегу озерка, направляясь к пулеметной ячейке, где возле единственного в роте станкового пулемета лежал ефрейтор Кумарбеков, низкорослый круглоголовый киргиз с далекого Тянь–Шаня.
— Кумарбеков, — старшина тронул пулеметчика за ботинок. — Опять дрыхнешь… Люди к нам сегодня придут, пополнение.
