— Хорошо, — согласился Кумарбеков и, пятясь как рак, выполз из каменной ячейки. — Второго номера мне дай, тяжело одному «максимку» таскать. Всю шею сбил.
— Дам, — пообещал старшина, критически разглядывая пулеметчика.
Тот стоял перед ним, расставив ноги в грязных ботинках. Кургузая гимнастерка была прожжена на плече и вымазана торфом. Брюки лоснились на коленях, а за обмотку неопределенного цвета был заткнут короткий штык от самозарядки.
— Опять треугольничек потерял, — строго сказал старшина, поглядев на петлицы Кумарбекова. — Нет у меня больше запасных, суконный нашей… Почиститься тебе надо, Кумарбеков, и гимнастерку зашить.
Ефрейтор глядел на старшину сонными глазами и поддакивал. Он знал, что Шовкун говорит ему все это для порядка, что чиститься он не будет и с гимнастеркой тоже не станет возиться. Уйдет Шовкун, он снова ляжет возле своего «максимки» и, опустив лоб на ручки пулемета, подремлет. Может, пять минут, может, двадцать. До тех пор, пока не учует, что спать нельзя.
Шовкун разгадал мысли пулеметчика, вглядевшись в его глаза, прикрытые припухшими веками.
— Ходишь как боров, — сказал он. — Воротник бы свежий подшил.
Кумарбеков застенчиво улыбнулся. Он уважал старшину за порядок и снайперский глаз. Сейчас ему было неловко, что такой умный человек разговаривает с ним как учительница в школе. Пулеметчик вздохнул, сбил торфяную лепешку со штанины и ответил:
— Слушаюсь.
Потом проводил глазами старшину, который пошел вниз по обороне, и отправился к своему «максимке». Жаль, что у него не было чистого подворотничка. Так и быть, подшил бы к гимнастерке. Пусть бы старшина не расстраивался. Жаль, нет подворотничка…
Дремов сидел на камне и старательно тер холодную кисточку о розовый обмылок. Кисточка уже намылилась, но он тер и тер ее, отдаляя ту минуту, когда придется скоблить бритвой распухшую щеку. Наконец решился. Приладил на выступе крохотное зеркальце и осторожно провел рукой по лицу. Зарос, как дикобраз, глаза до затылка провалились, губы черные, на скулах синяк. От раздутой щеки нос своротило на сторону. Видик, нечего сказать…
Лейтенант раскрыл бритву и стал сдирать щетину с подбородка.
Давно Дремов просил у комбата пополнение, а теперь, когда дали, сообразил, что за этим скрывается. Он заткнет дырки в обороне и уцепится за эту сопку. Намертво станет здесь, в скалах, где нет ничего, кроме валунов, бурого торфа и редкой осоки на берегу озерка.
На других фронтах хоть живые люди на пути встречаются, деревни, сады, а то и настоящие города. Дома с печками, ребятишки…
В этой дыре ни тропинки, ни человеческого голоса, ни огонька. Иногда в норке запищит полярная мышь — лемминг, да песец с перепугу пролает. Говорят, артиллеристы неделю назад живого оленя видели. По лощине бежал…
Если присылают пополнение, значит роту не будут сменять. Четырнадцать человек… Десятка два еще добавят. Будут тридцать четыре солдата насмерть защищать эти камни, где до войны наверняка и яч ступала нога человека…
Пополнение пришло в роту под вечер. Его привел усатый сержант в аккуратно заправленной шинели с нарядными, багровой эмали, треугольничками на петлицах.
Дремов ошибся, предполагая, что ему дадут человек двадцать. В роту пришло сорок человек. У восемнадцати были винтовки, у пятерых по паре гранат, засунутых в карманы. Остальные стыдливо прятали за спиной руки.
— Так, — хмуро сказал Дремов, оглядывая прибывших. Он остановился возле длинношеего солдата с румяным мальчишеским лицом и серыми ласковыми глазами.
— Где винтовка?
— Не досталось мне, когда выдавали, — парень смутился, и уши у него порозовели. Видно, ему было неловко, что он оплошал, пришел с пустыми руками, и хотелось оправдаться. — Барташову не досталось, Шайтанову… и Гаранину тоже.
Насчет Гаранина Орехов сказал напрасно. Тот бы мог получить винтовку. Еще не зная, что будут выдавать, Гаранин на всякий случай занял очередь в первых десятках. Но тут на сборном пункте появился капитан в желтых ремнях и стал расспрашивать, у кого хороший почерк.
Орехов слышал, как Гаранин заявил, что почерк у него конторский, и капитан увел его снимать пробу. Возвратился Гаранин минут через двадцать очень расстроенный. Почерк его забраковали.
— Волновался я, — объяснил он Орехову. — Пишу, а у самого рука дрожит. Очкарика какого–то вместо меня взяли. Что он в бумагах понимает, тот очкарик… Наврет им, напутает, а я аккуратист. Знаешь, меня как на курсах хвалили.
— Вот видишь, Гаранин, до чего дрожь на фронте доводит, — поддел Шайтанов огорченного счетовода. — Шут с ним, с капитаном. Скрипел бы ты пером в штабе, а тут будешь немцев бить, в атаки ходить. Верно я говорю, товарищ ефрейтор?
— Верно, — блеснул глазками Самотоев, рассматривавший только что полученную винтовку. — Номер пятьсот сорок семь тысяч сто восемнадцать. Помнишь, Шайтанов, ты говорил, что в фашистов будем камешки кидать?.. Пятизарядная в руках.
Самотоев тогда долго рассказывал о достоинствах винтовки образца прошлого столетия. По его словам выходило, что это самое совершенное оружие, которым когда–либо пользовались люди, чтобы убивать друг друга. Ефрейтор так расхваливал винтовку, что даже расстроенный неудачей Гаранин утешился.
— Шовкун, сколько у нас лишних винтовок наберется? — спросил Дремов.
— Штук десять, — отозвался старшина. — И «дегтярь» есть, сержанта Костючева… Приклад у него малость не в порядке, а так «дегтярь» добрый… Во второй роте у Павлюченко могу занять.
— Тащи все, что сыщешь, — приказал Дремов. — Раздай им и покажи, где цинки с патронами. Пусть из сидоров барахлишко лишнее повыкинут и патронами запасутся.
При раздаче оружия ручной пулемет достался Шайтанову. Просто потому, что тот оказался под рукой старшины.
— Теперь топайте линию обороны строить, — распорядился Дремов, наскоро распределив прибывших по взводам.
— Передохнуть бы нам, товарищ лейтенант, — попросил Самотоев. — Четвертые сутки без отдыху. Подметки и те болят…
— Знаю, — сказал лейтенант. — Времени нет. Завтра наверняка немцы попрутся. Перекурить — и на работу.
Когда Шовкун увел пополнение выкладывать из камней окопы, Дремов присел на скалу и стал прикидывать, как ему получше заткнуть дырки в обороне. Все–таки дырок было больше, чем прибывших на пополнение солдат.
Комбат прислал с усатым сержантом лекарство от зубной боли, и теперь Дремов блаженно ощущал, как стихает выворачивающее душу нытье.
Глава 3. БОЕВОЕ ОХРАНЕНИЕ
Утром принесли вчерашний обед. Старшина Шовкун отвинтил крышку термоса и понюхал гороховый суп–пюре. В студенистой массе белели лохмотья разваренной трески. К стенке термоса прилипла рыбья кость. В мирное время за такую стряпню старшина устроил бы шум на весь батальон, к комиссару бы сходил, добился, чтобы повара на гауптвахту посадили… Раньше хоть горячий обед приносили, а эту неделю суп как вода в озерке, хлебаешь — пальцы от ложки мерзнут.
