— Уведите его!
Плеве взбешен. Не прощаясь с Комаровым, прокурор почти выбежал из канцелярии.
Ему предстоит разобраться во всех фактах покушения, сообщить свои выводы графу Лорис-Меликову и новому императору. Что ж, теперь его карьера в его собственных руках, не следует торопиться и делать промахи. Сейчас ему ясно одно: Желябов — центральная фигура партии, главный вдохновитель и организатор покушения. Рысаков — мальчишка, исполнитель.
Прокурор работал всю ночь.
Желябову уже не хотелось спать. Нужно все хорошенько обдумать. Своим признанием он поставил следствие перед необходимостью судить его вместе с Рысаковым. Хорошо, он проведет процесс, и как бы ни врали продажные борзописцы, но отчеты из зала суда прочтут десятки тысяч, до них дойдет слово партии. Но, с другой стороны, власти ныне будут вынуждены произвести дополнительные расследования. Это может навести на след тех, кто остался на свободе. Плохо, очень плохо!..
«Но как это предотвратить? Что, если попытаться убедить следователей в том, что я, Рысаков, «Котик», ну… ну и хватит, были единственными исполнителями покушения? Нет, не годится! Ведь тогда в газетах напишут о нас как о шайке, не имеющей никаких корней, без последователей, без поддержки. Мстительные безумцы! Нет, нет, эту мысль отбросить! Лучше замести следы товарищей так, как это делают звери. Заметая свой след, они оставляют десятки ложных отпечатков. Верно, пусть думают, что нас много, тысячи, что мы всюду, мы всесильны, пусть мечутся шпионы по ложным следам, выдавая себя! Пусть крепнет вера в партию у тех, кто сегодня ей только сочувствует!»
Ох, не нравится ему эта прокурорская рожа! Он, видимо, умен, хотя не умеет владеть собой1. Как бы эта бестия не пошла на хитрость. Судить Рысакова и Андрея как уголовников, простых убийц, сказать два-три слова о партии и о том, что в ней все такие выродки и их мало. Потом повесить — и делу конец. А ущерб партии в глазах народа непоправимый.
Андрей торопливо натянул на себя арестантскую одежду и постучал в дверь. Она открылась мгновенно.
— Прошу бумагу и чернил!
— Заключенным не дозволена переписка.
— Да я не письма писать собираюсь, а показания следственным властям.
— Сейчас доложу-с по начальству. Надзиратель долго не возвращался. Желябов от нетерпения покусывал бороду, ходил, пробовал крепость стола, вделанного в стену.
Наконец дверь открылась. Андрей схватил принесенную бумагу, перо, чернила и уселся к столу. Он не обратил даже внимания на то, что его страж остался в камере, видимо опасаясь, как бы узник не вскрыл вену острием пера.
Андрей писал набело:
«Если новый государь, получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы; если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранять жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшего физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1 марта и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения. Прошу дать ход моему заявлению.
Андрей Желябов.
2 марта 1881 г. Д. пр. Закл.
P. S. Меня беспокоит опасение, что правительство поставит внешнюю законность выше внутренней справедливости, украся корону нового монарха трупом юного героя лишь по недостатку формальных улик против меня, ветерана революции. Я протестую против такого исхода всеми силами души моей и требую для себя справедливости. Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две.
Андрей Желябов».
Еще раз перечитал написанное. Как будто все на месте. «Теперь пусть попробуют утаить процесс! Я буду разоблачать себя и возвеличивать партию».
Можно и поспать.
Надзиратель принял заявление, спешно прибрал со стола бумагу, перо, чернила. Когда он выходил, Андрей уже засыпал спокойным сном.
* * *
Рысакова трясло от ужаса. Только что ему и Желябову предъявили труп «Котика». Он признал его. Желябов молчал.
Сейчас поворот коридора, а за ним его камера. А что, если надзиратель, днем находившийся при нем для присмотра, уйдет?
Дверь захлопнулась. Страж уселся на свое место. Рысаков с благодарностью посмотрел на него. Вдвоем не так страшно. Последние дни и ночи — часы страхов. Страх может ослабеть, но он никогда не исчезает совсем. За крепкими стенами тюрьмы ему не грозит месть народовольцев, да и мстить ему не за что. Как приветлив был сегодня Желябов, сколько чувства вложил в рукопожатие! В их глазах он герой. А в глазах властей? Висельник? Новый прибой страха заливает душу.
Живой тюремщик напоминает о жизни.
Эти мысли неотступной чередой роятся в голове уже несколько часов кряду. И с новым накатом волны ужаса слабеет голос рассудка. Вначале он еще гордо вещал: «Герой! Мученик свободы!»
Сейчас голос молчит. Проходят часы. Надзиратель похрапывает в своем углу. Рысаков лежит с открытыми глазами. Сегодня он давал свои первые показания. Его заставляли вспомнить имена соучастников, назвать явки. Он путал, выдумывал, его поправляли, ловили на слове, но он никого не выдал. Почему же вн не гордится своей твердостью, почему она не дает ему успокоения? Потому что она ведет на эшафот. В ней нет жизни. Значит, нужно выдавать всех и все — в этом жизнь? Тут начинались мучения. Честность, самолюбие, долг перед соратниками боролись против призрака смерти. Призрак побеждал. Он заполнил сердце, вполз в мозг и давил, давил… А ведь спасение так близко, так легко достижимо! Назови имена, выдай квартиры, вспомни, припомни, оговори…
Так кончалась ночь. Наступил день, затем снова ночь. Блеклый рассвет не приносит умиротворения, но придает решимость.
Через несколько дней совесть уже молчала, самолюбие умерло, призрак задушил сознание долга.
Рысаков потребовал бумагу и перо.
Но ему не дали писать. Каждый день, дважды в день, ночью, утром, его вызывали на допрос, и он «вспоминал».
2 марта он вспомнил, что «предварительные сходки происходили на Симбирской улице в квартире «Котика» и на Тележной улице в доме № 5, откуда в воскресенье утром и были получены метательные снаряды…».
«Воспоминания» проверили ночью 3 марта.
Тележная спала. В доме № 5 темно. Неприятно вскрипывает под сапогами лестница. Квартира № 5. За дверью тишина. Гулкие удары скатываются по лестнице на улицу. Никто не отвечает. Опять удар. За дверью шаги.
— Кто там?
— Открывайте! Тишина.
Выстрелы были внезапные и неточные. Дверь пробили три пули. Выстрелов было шесть…
Дверь открыла женщина и стала просить о помощи. Жандармы ворвались в комнату. На полу труп. По виску, медленно застывая, сползала кровь.
