«В разгаре пир…»
В разгаре пир… «Куда влечет тоска?
О Родина, зияющая рана!»
Он вышел на крыльцо. И ночь горька!
На Чатырдаге алый бинт тумана.
И вздох сгустился, словно облака.
Дождь зашагал на запад неустанно:
Послал поэт тоску издалека
На Родину через моря и страны.
Вот и сейчас пришел закатный час,
Возникла тучка, как слеза у глаз,
А ночью зашагает дождь на запад.
Молчит в раздумье море. И рассвет
Над морем, горестным, как мой сонет,
Лучи надежды выплеснет внезапно.
Ведь неподвижны мертвые. Зачем же
Могилы их решеткой ограждать?
Гирей, гарем и прочее – все те же.
Экскурсовод, не нужно продолжать!
В пустынном небе облака все реже,
А на камнях – безмолвия печать…
Как будто именем Марыльи брежу,
Стихи твои готовый прокричать.
Мне ни к чему Потоцкой красота,
Тоска судьбы, могилы теснота!
Но здесь горит слеза твоей печали.
Склонилась у надгробья голова,
И польской песни страстные слова
На языке аварском прозвучали.
«Мир – это море, ты – его пловец…»
Мир – это море, ты – его пловец,
А песни – волны. Нет нигде причала…
Увидишь ли ты берег, наконец,
Где песни грудью кинутся на скалы?
К спокойной бухте поверни, гребец,
Погаснет парус в тишине устало…
Но буря грянула. Погиб певец,
Шепнув: «А мне бы – бурь недоставало!..»
Погиб певец. Но летом и зимой
Грохочет море штормовой волной
И мачту, как былиночку, шатает…
Лишь неподвижный берег обновлен,
И Пушкин через черный шторм времен
По-русски мне Мицкевича читает.
Ахмет Хамхоев
(р. 1910 г.)
(перевод с ингушского)
В дали бесконечной мерцает звезда,
От нас до нее – световые года.
Но пишет поэт о звезде безымянной,
Что робко блестит, точно в камне слюда.
Не может звезда поделиться ни с кем,
Далек ее разум и дух ее нем.
И все же звезда привлекает поэта —
Ведь светит она одинаково всем.
Ее отражала бесчисленность глаз,
О ней астрономы судили не раз.
Но только бессмертное слово поэта
Навеки звезду сохраняет для нас.
Мы маленьким звездам имен не даем
И слишком легко забываем потом,
Что входит звезда, словно слово поэта,
Как друг безымянный в сегодняшний дом.
Тихий вечер, добрый вечер,
В окнах лунная капель,
И заглядывает вечность
Звездным светом в колыбель.
А ребенку погремушки
Надоели… И опять
Хочет звезды, как игрушки,
Мальчик теплой ручкой взять,
И в сынке души не чая,
Не уставши от забот,
Колыбель его качая,
Мама песенку поет.
Опускаются ресницы,
Обретается покой,
Если страшный сон приснится,
Мать смахнет его рукой.
Лепестки минут роняя,
День прошел, и ночь пройдет.
Сон ребенка охраняя,
Мама песенку поет.
Время тикает спокойно,
В небе слышен звездный звон…
Не играйте, люди, в войны,
Не тревожьте этот сон.
Однажды решил я сходить на охоту.
Рассвет акварелью окрасил дворы,
И солнце, готовясь к дневному полету,
Жар-птицей глядело с вершины горы.
Рассвет разгорался, все ярче пылая,
А в небе паслись облака, как стада…
И вдруг, словно щедро удачи желая,
Синица взлетела ко мне из гнезда.
То выше, то ниже, то дальше, то ближе
Летала и знала, что я не обижу.
Летала и пела, наивно и мудро,
Несильные крылья свои распластав,
Про синее небо, про ясное утро,
В дороге нежданно мне спутником став.
Казалось, она излучала веселье,
Она жизнелюбом пернатым была,
И с каждой нехитрой синичкиной трелью
Земля все щедрей и пестрее цвела.
То выше, то ниже, то звонче, то глуше
Летела и пела, и грела мне душу.
Я долго за ней наблюдал с удивленьем,
Боясь, что она улетит от меня.
Характер синицы движеньем и пеньем
Вливался в гармонию нового дня.
И мне показалось, что крылышки птицы
Сияют на солнце шитьем золотым,
И словно впервые я видел синицу,
И сложное стало впервые простым.
То выше, то ниже, то рядом со мною
Летало само совершенство земное.
Вдруг черные крылья над нами нависли,
И коршун, зовущийся князем небес,
Безжалостно зоркий, из солнечной выси
Синице спикировал наперерез.
Дыша пробудившейся жаждой добычи,
Кружил над синицей, уверен в себе,
Он тучей пронесся над песней синичьей,
Грозой прогремел в безмятежной судьбе,
То выше, то ниже, то шире, то уже,
Петля за петлею, а петли – все туже.
За ним я все время следил напряженно,
Мне ведомо было коварство его,
Когтями грозя, как клинком обнаженным,
Заранее праздновал он торжество.
Сдержаться не в силах, я в прорезь прицела
И жадность и ненависть метко поймал,
И громом мое ружьецо прогремело,
И коршун бессильно на землю упал.
То выше, то ниже летела синица, —
Жестокою пулей спасенная птица.
Край родной провожает лето,
Опустился низко туман,
Птицы ищут тепла и света
В чуждом небе заморских стран.
Листья съежились, пожелтели,
Облетели, припав к земле,
Солнце в тучах теплится еле,
Позабывшее о тепле.
На корню засыхают травы,
Ночь длиннее, короче день,
Только черным тучам по нраву
Светлый мир закрывшая тень.
Но труды не пропали даром,
И, улыбкой озарено,
Полыхает солнечным жаром
В закромах осенних зерно.
Я вышел к лугу, где отцы косили,
Где травы, не познавшие косы,
К безоблачному небу возносили
Безоблачные капельки росы.
Там одиноко дерево стояло
От молодых деревьев в стороне.
Мне показалось, что оно стонало,
Обрубки веток протянув ко мне.
Не радовалось летнему раздолью,
Как инвалид, вернувшийся с войны,
И, побуждаемый сердечной болью,
Я прошептал ему средь тишины:
«Скажи мне, кто жестоким был с тобою,
Кто эти раны страшные нанес?» —
И я погладил дерево с любовью
И не смахнул мужских горячих слез.
Но молча терпит дерево страданья,
И память в немоту заключена…
Мои тревожные воспоминанья
Былые воскресили времена.
И незнакомых вспомнил я, и близких —
Всех тех, кто пал за Родину в бою,
Всех тех, кто сохраняет в обелисках
Оборванную молодость свою.
Глаза их матерей навек суровы,
Их дети стали старше, чем они,
Поныне гордый траур носят вдовы, —
Не забывай войну и мир храни!
