Тем временем Гитлер, добиваясь повиновения от своих генералов, продолжал полагаться на призывы к личной преданности. Несколько месяцев после того, как Муссолини был низложен, Петер фон дер Гребен, начальник оперативного отдела штаба группы армий «Центр» присутствовал на совещании с другими военачальниками в ставке Гитлера «Волчье Логово» в Восточной Пруссии. Фон дер Гребен наблюдал, как Гитлер и генералы «два часа обсуждали, правильно ли развернута одна-единственная имеющаяся в наличии танковая дивизия… Я стоял сзади и все более и более приходил в отчаяние… А в конце каждого совещания он (т. е. Гитлер) всегда подходил к докладывающему фельдмаршалу и, глядя ему в лицо, говорил: „Но вы же не покинете меня?“ — брал его руки в свои и пожимал… Он обладал невероятной способностью воздействовать на людей и манипулировать ими»‹5›. Аристократ фон дер Гребен свидетельствует также, что поведение Гитлера во время этих совещаний ни коим образом не напоминало поведение сумасшедшего. «Я могу судить только по тем совещаниям, на которых присутствовал, но его не в чем было упрекнуть, он всегда был на высоте во всем. По отношению ко мне никогда не было ничего оскорбительного или чего-то в этом роде».
Граф Иоганн-Адольф фон Кильмансегг, офицер германского Генерального штаба вермахта, наблюдал, как присутствие Гитлера по-прежнему вдохновляет окружающих. Он и его коллеги называли этот эффект «вирус главнокомандующего» и, как только в штабе появлялся новый офицер, они, бывало, говорили: «Интересно, скоро ли и он заразится этим?» Кильмансегг считал, что заразиться этим вирусом можно при близком общении с Гитлером. «Единственный раз, когда я сам попал под его влияние, так сказать, был, когда Гитлер дал мне очень личное поручение для маршала Антонеску, румынского лидера. Нас было только трое. Слева — начальник Генерального штаба, Гитлер посередине и я справа. Мы стояли, и тут начальник Генерального штаба говорит (Гитлеру): „Вы хотели дать графу Иоганн-Адольф Кильмансеггу личное поручение“. Я был, можно сказать, его эмиссаром. Тут Гитлер повернулся и посмотрел на меня. И в этот момент я явственно ощутил — „этот человек точно знает все мои мысли“. Вот такое чувство я испытал»‹6›.
Николаус фон Белов, адъютант Гитлера по люфтваффе, вспоминает, что фюрер «никогда не проявлял и признака слабости и никогда не подавал вида, что считает ситуацию безнадежной…Меня просто восхищало, как он умудряется обнаруживать положительные стороны в неудачах и даже умеет всем окружающим внушить такое отношение к происходящему»‹7›. Отчасти Гитлер добивался такого эффекта с помощью методов, отточенных за многие годы — смотрел в глаза чуть дольше обычного, держал паузу, не проявлял ни тени сомнения, прямо требовал заверений в личной преданности. Но к этому моменту каждый офицер, стоявший перед Гитлером, сознавал, что этот человек за последние три года привел Германию к великим победам — и эти победы нельзя забыть даже теперь, перед лицом недавних поражений. Может быть — очень может быть, — фюреру действительно виднее.
Старшие офицеры, убежденные сторонники Гитлера, такие, как Карл Дениц, были особенно подвержены влиянию именно этой его черты. Юрген Ойстен, например, вспоминает, как во время войны сопровождал Деница на совещание к Гитлеру. Прежде чем войти в кабинет Гитлера, тот поделился с Ойстеном, что намерен выразить некоторые сомнения относительно способности флота выполнить поставленные фюрером задачи. Дениц вошел в кабинет Гитлера. Когда он вышел оттуда, он полностью преобразился — был полон уверенности и знал, что делать и, как сказал Ойстен, «плавал в „море эмоций“»‹8›.
«Мне тоже довелось наблюдать подобное, — подтверждает Ульрих де Мезьер, который в качестве офицера Генерального штаба вермахта присутствовал на совещаниях Гитлера в последние месяцы войны, — я имею в виду людей, которые пришли, чтобы заявить, что больше так продолжаться не может — и даже сказали это фюреру. А потом он беседовал с ними в течение часа, и они, уходя, говорили, „я хочу попытаться еще раз…“ Да, у него была невероятная сила воли и способность убеждать, которые перекрывали любые логические аргументы… Если он приказал наступать на Кавказ, а снабженцы говорили, что для этого не хватит топлива, он отвечал: „Так захватите топливо! Мне все равно где — задача должна быть выполнена!“»‹9›
Как и ранее, сила убеждения Гитлера воздействовала на тех, кто был предрасположен поддаться ей. Например, Гюнтер фон Белов, полковник, который попал в плен под Сталинградом, не был подвержен его влиянию. «Для меня Гитлер никогда не был какой-то высшей личностью или потрясающим вождем. Я никогда не чувствовал ничего такого. Он никогда не производил на меня такого впечатления. Вы можете подумать, что я говорю так теперь — пятьдесят лет спустя, но я точно знаю, я его никогда таким не считал. Он никогда не восхищал меня»‹10›. Но почему фон Белов не поддался обаянию личности фюрера, нетрудно объяснить — его просто никто из окружающих никогда не восхищал. «Я всегда был человеком сухим и прозаичным, всю свою жизнь, — признается он. — А однажды моя жена сказала: „Слушай, ты все время такой деловой, просто ужасно“».
Те же, кто склонен был «уноситься на волнах эмоций» при встрече с Гитлером, испытывали от этих встреч большое облегчение, хотя и ненадолго. Потому что, хотя поддаваться магнетизму личности вождя было удобнее — в конце концов, кому хотелось верить, что война проиграна? — все-таки надо было обладать мощной способностью к самообману, чтобы притворяться, что все еще веришь в обещанное светлое будущее. В июне 1944 года, например, генерал Курт Цейтцлер, которого всегда считали человеком, полностью разделяющим оптимизм Гитлера, просто не смог больше выносить напряжения. У него произошел нервный срыв, и он ушел в отставку с должности начальника Генерального штаба сухопутных войск (ОКХ).
Однако безусловную способность Гитлера убедить собеседника «попробовать еще раз» следует рассматривать наряду с другими серьезными причинами продолжать борьбу, которые не имели никакого отношения к харизме вождя — если от нее еще что-то оставалось. Первой из таких причин было понимание, сколь серьезные преступления совершены за время войны, особенно с началом вторжения в Советский Союз. Это могло быть мощным фактором, о чем хорошо знал Генрих Гиммлер. Тем более что он сознательно рассказал, чем занимается СС, когда выступал 6 октября 1943 года в Позене (Познани) на совещании руководства нацистской партии. Он прямо заявил, что осуществляется уничтожение евреев, и к концу текущего года «еврейский вопрос будет решен окончательно». Более того, он заявил, что существует необходимость уничтожать еврейских женщин и детей наряду с мужчинами, чтобы предупредить появление племени «мстителей», которые в будущем будут искать возмездия. Примечательно, что в конце своей речи Гиммлер сказал, обращаясь к аудитории: «Теперь вы все знаете»‹11›.
Поделиться информацией о массовых убийствах миллионов людей со всей элитой нацистской партии — это был эффективный способ создать круговую поруку, которая заставит каждого драться до конца. Насколько мощным фактором была эта круговая порука, можно судить по Альберту Шпееру, которому сам факт присутствия на совещании 6 октября в дальнейшем принес массу неприятностей. В конце концов, как мог он выставлять себя «честным членом партии», который изо всех сил стремился нейтрализовать желание Гитлера уничтожить всю инфраструктуру Германии в последние дни войны, если осенью 1943 года он уже знал всю правду об уничтожении евреев. Неудивительно, что Шпеер до последнего вздоха яростно — хоть и не очень убедительно — утверждал, что покинул это совещание раньше и не слышал доклада Гиммлера. Информация о злодеяниях, совершенных на Востоке конечно же распространялась и за пределы узкого круга нацистской элиты. Петер фон дер Гребен, например, узнал правду обо всем происходившем, когда координировал тактическое отступление в качестве командира соединения группы армий «Центр». К нему подошел офицер СС и сказал: «Я слышал, вы планируете эвакуацию с этого участка». Фон дер Гребен ответил, что так оно и есть, на что эсэсовец возразил: «Нет, этого делать нельзя!» Фон дер Гребен спросил: почему? — и ему ответили: «Там находятся массовые захоронения». Потом эсэсовец вытащил из кармана пачку фотографий, на которых запечатлено было нечто вроде силосных ям, которые на самом деле были могилами, где СС хоронило свои жертвы. «Это ни при каких обстоятельствах не должно попасть в руки русских», — сказал офицер СС. «Знаешь что, приятель, — сказал фон дер Гройбен, — это твое дело, вот ты и позаботься, чтобы все это убрали!»
«Тогда я в первый раз услышал, — говорит фон дер Гребен, — чем занимались эти люди…У меня не было причин читать ему проповедь в тот момент, сами понимаете, я не имел на это полномочий. Да, я был в ужасе, просто в ужасе — насколько могу вспомнить! Давайте предположим, что я был в ужасе и глубоко потрясен увиденным — хоть и плохо помню. Что я должен был сделать? Что я мог сделать?
