Едва только поезд успел остановиться на Пенсильванском вокзале, ко мне подошел какой-то странный тип, всем своим видом показывавший, что он чего-то опасается и держится нарочито настороже. Отрекомендовавшись местным шерифом, он предъявил мне ордер на мой арест и предложил немедленно следовать за ним. Я категорически отказался разговаривать с ним на вокзале и предложил поехать в отель «Вальдорф-Астория». Шериф и его спутники, коих было до десяти человек, шумливо, наперебой начали протестовать против моего предложения, но тем не менее мне удалось настоять на своем. По прибытии в отель я, при любезном содействии господина М.Е. Айвазова, сопровождавшего меня в моей поездке по САСШ от самого Ванкувера, временно устранил вопрос о судебном процессе, и мой арест получил, таким образом, отсрочку. Безусловно, мне удалось достичь этого исключительно благодаря М.Е. Айвазову, русскому эмигранту, давно приехавшему в Америку искать счастья и нашедшему его благодаря неустанным трудам и неисчерпаемой энергии. В 1922 году он был одним из самых богатых жителей Ванкувера.
Припоминая события, я прихожу к заключению, что в то время мне много помогла травля, поднятая против меня частью нью-йоркской прессы. В споем увлечении пропагандой против меня она дошла до таких геркулесовых столбов глупости и явной лжи, что результат получился для инициаторов поднятой кампании довольно неожиданный. Читателям преподносилась такая махровая нелепость, что ни один здравомыслящий человек не мог отнестись к пей серьезно. Ни репортеры, ни редакторы газет, по-видимому, совершенно не считались ни со здравым смыслом, ни с географией России, печатая явный абсурд. Одна из газет в статье подзаголовком «Приехал мясник» писала буквально следующее: «…Атаман Семенов задался целью уничтожить в России женщин и детей, и он собственноручно расстреливал их сотнями тысяч. Например, когда Семенов отправлялся из Москвы в Забайкалье, он весь свой путь увешал трупами. В одной Чите он своими руками расстрелял свыше 74 тысяч женщин и детей…» Подобные перлы досужей фантазии были способны свести с ума человека со слабыми нервами, попавшего в обстановку этой фабрикации беспросветной лжи. Мне много пришлось видеть в жизни. Приходилось слышать и безудержную ложь из уст большевистских агитаторов еще на Германском фронте, но ничего подобного нью-йоркским врунам я даже представить себе не мог Удивительно ли, что у шерифа могло создаться впечатление, что ему предстоит иметь дело с самым опаянным головорезом и что я, «в силу привычки», могу при своем аресте расправиться и с ним. Опасение этой расправы, по-видимому, влияло па настроение шерифа, который, подходя ко мне, не скрывал всей гаммы чувств борьбы долга с личным самосохранением.
В Нью-Йорке мне пришлось остаться в продолжение двух с половиной месяцев, ибо начался судебный процесс по делу «Юровета», к которому присоединилось ещё двадцать одно дело по искам фирм, даже не имевших никаких интересов в Сибири, а работавших лишь в Харбине. В процессе рассмотрения их претензий, выяснилось, что все эти фирмы действовали по указке советского представителя Сквирского, объединявшегося в едином фронте против меня с сенаторами Бором и Франсом.
Эти «волонтеры» армии коминтерна, затевая процессы с фантастическими исками против меня, имели своей главной целью во что бы то ни стало задержать мой отъезд в Европу, ибо покровительство, которое мне оказал президент Франции г. Пуанкаре, истолковывалось ими как готовящееся мое выступление на Генуэзской конференции с разоблачениями планов коминтерна. Наиболее активным сотрудником Сквирского в его интриге против меня оказался генерал Гревс, который после прекращения гражданского процесса выступил с ложными показаниями под присягой как свидетель в уголовном обвинении меня сенатором Бором в расстреле в Забайкалье американских солдат в период союзнической интервенции в Сибирь.
В первые же дни процесса выяснилось, что мои адвокаты оказались подкупленными противниками, и были поэтому заменены адвокатами Кларком, Прентксом, Рулстоном, которые и вели мою защиту во все время продолжения процесса.
Кларк, Прентис и Рулстон взялись защищать меня, когда процесс уже начался. Самое же возникновение его после разоблачения первых моих защитников застало меня без всякой защиты. Будучи знаком с юриспруденцией в объеме лишь программы военных училищ, я все же не мог не обратить внимания на одно обстоятельство, которое казалось мне весьма странным: каким образом суд штата Нью-Йорк мог брать на себя рассмотрение деяний, совершенных па чужой территории, и возлагать на меня ответственность за эти деяния, лишь как на главу местной власти, не предъявляя мне никаких персональных обвинений ни в гражданском, ни в уголовном процессе. Я заявил свой протест судье Когану и потребовал пояснения, на каком основании суд требует возврата денег, которые я никогда ни от фирмы «Юровета», ни от других участников исков не получал. Судья отклонил мой протест, и я апеллировал в федеральный суд в Вашингтон, откуда на следующий же день пришло разъяснение, подтверждавшее мою правоту, с предложением процесс прекратить. Однако нью-йоркский суд с таковым разъяснением не согласился, процесс прекращен не был, и дело получило лишь несколько иное направление. Судья Коган был заменен другим лицом. Гражданский процесс закончился полным моим торжеством, и подлинное постановление суда до сего времени хранится в моих личных делах.
Едва только выяснилось, что гражданский процесс должен закончиться в мою пользу, на сцену выступил сенатор Бор, потребовавший назначения сенаторской комиссии для расследования причин расстрела нескольких американских солдат в Забайкалье по моему приказу во время интервенции.
Комиссия эта была назначена, и в ней выступил со своими показаниями генерал Грейс, который, несмотря на то что давал показания под присягой, допустил в них явное и грубое искажение истины, превзошедшее в своей несуразности даже фантастические измышления некоторых нью-йоркских газет.
Гревс заявил, что я не только никогда не был сотрудником адмирала Колчака, но выступал против него вооруженной силой, держа фронт в тылу территории, подчиненной правительству адмирала. Дальше Гревс заявил, что покойный адмирал Колчак никогда не передавал мне всю полноту власти на территории российской восточной окраины и что расстрелы американских солдат в Забайкалье производились неоднократно, причем безо всякого повода, но наущению японского командования.
Я легко опроверг все инсинуации Гревса и доказал их лживость, что вызвало резкое выступление некоторых видных офицеров американской армии, как опорочившего себя ложной присягой. Одним из таких офицеров, доведших свои протест до логического конца, был полковник Макроски, который не остановился перед уходом в отставку в виде протеста против дальнейшего пребывания генерала Гревса в рядах армии.
