Насколько это точное оружие? Ювелирная точность. Когда мы только тренировались, в качестве мишеней использовали стога с сеном, недалеко от аэродрома. Начальник воздушно-стрелковой службы не пускал меня на мишень, потому что я ее раскидывал РСом с первого захода.
Перед Белорусской операцией полк отдыхал. Только на разведку каждую ночь выходило шесть экипажей. Ну и, конечно, любая разведка с бомбометанием. У нас тихо-мирно не получалось. В полк пришло пополнение. Старики ходили на дальние цели, молодых ребят пускали на ближние. Такой учебно-подготовительный период. И вот мы как-то летим, смотрим, идет по железной дороге от Бобруйска на юг состав. Я Коле Пивню (у меня почему-то все штурмана были Николаи: Коля Ждановский, Коля Пивень, Коля Кисляков) говорю: «Шпокнем!» Зашли – одна недолет, другая перелет. Елки-палки! Коля чуть не плачет: «Ну как я промазал!» – «Сейчас исправим твою ошибку». Прошли вперед по ходу эшелона, развернулся, пониже спустился и атаковал РСами. С первого же выстрела паровоз на дыбы! Самое смешное произошло на КП. Молодежь с радостью докладывает о своих полетах: «Обнаружили немецкий эшелон, атаковали, уничтожили». Коля меня толкает: «Скажи правду». – «Молчи. Нам-то зачем?» Промолчали. Ребята получили по ордену Славы. Довольные – первая награда! Они, конечно, допустили ошибку: если бы была какая-то комиссия по этому поводу, то они бы погорели, поскольку у них РСов не было – тогда их ставили только на самолетах-разведчиках.
Возвращаюсь к событиям 1941 года: воевали мы по всему Западному фронту. Меня бог миловал – не сбили, не ранили. Лишь под Ржевом над целью снаряд попал в мотор, начало трясти. Сбросили бомбы, повернули домой. Хорошо, что высота была полторы тысячи. Мотор перестал работать. Ночь, темно, летим над лесом, постепенно теряя высоту. И вдруг вижу ночной старт! Зашел поперек старта. Сел. Тормозов нет, катимся. Перед обрывом росло небольшое деревце, зацепились за него правым крылом и у обрыва остановились. Выяснилось, что старт был смешанного полка, в составе которого были Р-5 и По-2 ночников и дневные истребители. Привезли нам мотор и винт, отремонтировали и продолжали летать на той же «семерке».
Прислали нас под Сталинград. Начали мы работать, когда немцы только подходили к городу. Каждую ночь нас посылали бомбить танковые подразделения. А когда немцев окружили, стали летать на Сталинград. Задачи были сверхсложные – точечное бомбометание, блокировка аэродромов. Делали по 12 вылетов за ночь! Вот дом в окружении, половину дома занимают немцы, половину – наши. Задание – разбить немецкую половину дома. И мы это делали! Под сумасшедшим огнем! Жрачка никудышная – голодали в полном смысле этого слова. Завтрак – каша из пшеницы и чай с сухарями. Обед – суп из этой же крупы и пшеничная каша с одним сухарем. Ужин – один сухарь с той же кашей. И голодно, и холодно, и дьявольская усталость. Потом врач настоял, чтобы по одному экипажу из эскадрильи оставляли раз в неделю на отдых…
Что значит блокировка аэродромов? Внутри кольца у немцев было два аэродрома. Днем их истребители блокировали, а ночью – мы. Защищены они были очень хорошо – сплошная стена огня. Мы на них ходили парами. Полчаса над ним покружишься, потом тебя сменяют. Конечно, потери несли, но незначительные. Однажды, когда я дежурил над аэродромом, заходил транспорт, четырехмоторный «Кондор». Я хотел пройти, перед носом у него бросить бомбы, но кто-то из ребят меня опередил. Тогда стали его расстреливать из пулеметов, и этот самолет ушел на запад. А нас схватил прожектор… Я кручусь. Коля отстреливается по прожекторам, зениткам. Вдруг перестал стрелять. Кричу: «Коля! Жив?!» – «Однако, жив». – «Стреляй!» – «Пулемет оторвало!» Пришли на аэродром, сели, и хвост отвалился. Из четырех лонжеронов целым остался один! Оказывается, за сиденьем штурмана лежал ватный моторный чехол, и в нем разорвался снаряд. Это просто везение! Списали? Какое там списывать! Сутки – и машина на ходу! Перед самой капитуляцией группировки немцы начали пытаться прорываться. Большими колоннами выходили из окружения. И нас посылали бомбить эти колонны. У нас был белорус, отчаянный парень с пограничной заставы, лейтенант Герасимчук. Он был ранен, а после госпиталя попал к нам. Однажды он над Сталинградом устроил такой пилотаж, что все прекратили стрелять! Молодец. Потом командир полка говорит: «Арестовать тебя, что ли?! Ладно, летай». Так вот он на такой колонне погиб. Бомбы они сбросили, пошли на бреющем, и штурман стрелял из пулемета. По ним попали, загорелся мотор. И он на горящем самолете врезался в эту колонну.
Немцев под Сталинградом разгромили. Вначале сопровождали наши наступающие части, а вскоре большинство самолетов отправили в Саратов на ремонт. Из Саратова дивизию перебросили под Курск. Весь полк отдыхал, кроме шести экипажей разведчиков. Вот мы, двенадцать апостолов, как нас прозвали, каждую ночь выходили на разведку. За каждым экипажем был закреплен свой маршрут. Летая таким образом, привыкаешь, присматриваешься, любое изменение уже видишь. Вот в таком вылете мы со штурманом обнаружили большую немецкую колонну автомашин, которая шла к фронту. Шли с голубыми фарами. Сначала хотели по ним врезать, а потом решили понаблюдать. Ушли в сторонку. Видим, что они подъехали к какой-то маленькой станции. Видимо, были организованы большие склады боеприпасов. Как потом выяснилось, там была сумасшедшая охрана – одних прожекторов больше десятка! Вернулись из вылета, Коля написал донесение и указал там, что в районе станции Поныри в скором времени ожидается наступление, я расписался. Наше донесение пошло, как полагается, в штаб армии, в штаб фронта. А вскоре пришел приказ эти склады уничтожить. Прилетел командир дивизии, зачитал боевое задание и говорит: «Ребята, кто добровольцем согласен первым пойти на эту цель, прошу выйти из строя». Раз, два – весь строй вышел. Он улыбнулся: «Спасибо, гвардейцы». И тут вдруг выходит Шурочка Полякова, единственная летчица в полку. Маленького росточка, такая кругленькая, веселая щебетунья, хорошая девка, компанейская, всегда готовая помочь, даже могла предложить пришить воротничок. Ее муж, высокий худой мужик, был у нее штурманом: «Товарищ командир, разрешите нашему экипажу». Тут Коля меня как стукнет по горбу, так я и вылетел из строя. Говорю: «Товарищ генерал, наш район, мы каждую ночь туда ходим, мы знаем каждую песчинку. Разрешите нам». – «Хорошо. Шурочка, идите в строй, полетите вместе со всеми». Подошла ночь. Вся дивизия по полкам взлетела, а мы поднялись в воздух через полчаса после их взлета. Нас провожал только наш технарь Алексей Петрович Ландин, больше никто. Вышли на цель. Тишина. Надо же их разбудить. Я делаю круг над этим районом. Молчат. Включаю огни. Опять круг. Вот тут они не выдержали. Включился один прожектор, второй, и началось! Снаряды рвутся выше и по сторонам, самолет треплет от близких разрывов. Вдруг огонь начинает стихать. Коля говорит: «Наши на подходе». Круто разворачиваюсь на летящие снаряды и ввожу самолет в пикирование: «Давай, Коля!» Бомбы сбросили. Я направляю нос самолета на зенитки и пускаю РСы. Коля еще из пулемета почистил там кое-что, и тут пошли наши бомбить. Мы спокойно вернулись на базу. Не вернулась Шурочка. В дальнейшем стало известно, что их сбили. Она смогла посадить самолет. Штурман снял ДА, и они залегли. Отстреливались до последнего патрона, а потом оба застрелились. Их похоронили немцы с почестями, как полагается хоронить героев.
