Долго скитаемся в окрестностях Фастова. На кой черт нас сюда сунули? Сколько нам здесь торчать – неизвестно. В машинах ночевать неуютно: холодно. И командир нашей маршевой роты, капитан Осадчий, разрешил экипажам устроиться по хатам, только непременно вблизи станции. Легко сказать, но как это сделать, если многие домики разрушены, а уцелевшие уже «оккупированы» военными.
Истратив несколько часов на поиски жилья и потеряв всякую надежду, мы проходим, понурясь, мимо колодца (ох уж эти колодцы!) и не можем не обратить внимания на чернобровую дивчину, ловко достающую воду. Радостно подхватываем ведра и тащим до самых дверей хаты. Хата длинная, состоит из двух половин. В левой половине стены сильно потрескались во время бомбежек, в правой – глинобитная стена вдоль сеней вообще обрушилась. Мы рьяно взялись помогать месить глину, таскать воду и ликвидировать повреждения в жилище, чему хозяйки (у нашей новой знакомой была еще старшая сестра) несказанно обрадовались и в благодарность «за допомогу» пустили нашу команду в полуразрушенную часть хаты, где сохранилась комната. Но ввиду того, что там предстояло еще починить печь (до темноты мы всего сделать не успели), в первую ночь нам отвели место в относительно теплой, залатанной наскоро хозяйской половине, разгороженной на две маленькие комнатки.
Старшая сестра Михалины (так звали девушку) вместе с тремя маленькими детишками ушла в более теплую дальнюю комнату, а мы всем экипажем расположились в проходной, где стояли два топчана, заменявшие кровати, и между ними – пустой старый шкаф. На одном из топчанов легли мы с Ефимом Егорычем, на другом – Михалина, или просто Лена, на полу – остальные.
Николай, взявший девчонку «на прицел», как только мы ее повстречали, хотя и нуждался в постели больше всех из нас, героически отказался от соломенного тюфяка и предусмотрительно занял позицию по соседству с девичьей постелью. Не успели мы и задремать, как он крадучись перебазировался на топчан, но тут же едва не свалился на пол от бесшумного и все-таки мощного толчка. Мы замерли. Долго шепотом наш командир доводил до девушки мысль о необходимости чуткого отношения к воинам и прочем, причем говорил очень красноречиво и убедительно, так что мы поневоле заслушались, забыв притворно похрапывать, чтобы не мешать. Однако упрямая красавица не внимала никаким мольбам, и коварный искуситель, сидя на самом крае топчана и замерзая в нижнем белье (хата ночью быстро выстыла), начал униженно и очень уморительно клянчить «хоть кусочек одеяла», в которое плотно закуталась девушка, подобрав под себя ноги и прижавшись спиной к стене. Развязка наступила приблизительно через час: наш ловелас, выбивая дробь зубами и невнятно чертыхаясь, спрыгнул на пол и быстро юркнул под свою шинель. Сдерживать смех нужды больше не было. Ефим Егорыч похвалил Михалину, и вскоре все крепко заснули.
28 января
Получено приказание слить воду и масло. Видно, придется ждать здесь, пока не понадобимся. Только как долго?
Подгоняю машину к самому углу хаты. Во время работы двигателя заметно, что НК-1 (насос, подающий топливо в цилиндры под давлением в 200 атмосфер) барахлит. Пока возился с машиной, готовя ее к стоянке, ребята успели отремонтировать печь в нашей комнате и сбить из досок общие нары. Жить можно. Наш Ефим Егорыч оказался мастером на все руки и, конечно, был главным участником и руководителем всех ремонтных работ.
Днем мы долго беседовали со Вдовиным. Никак не могу понять, что с ним такое происходит. Но кажется, все будет хорошо! Притрется, как у нас говорят.
Вечером был разговор с Леной. Интересный, умный человек: знает немецкий, польский и чешский, как свой родной, о русском языке и толковать нечего. Во время оккупации она устроилась по заданию партизанского командования работать на немецкий железнодорожный склад в Фастове. Немало ценных сведений о передвижениях немецких войск по железной дороге, о настроениях среди оккупантов и прочем было добыто ею и передано через связного в отряд. Кроме того, она исхитрялась постоянно снабжать партизан медикаментами и бензином, похищенными в пакгаузе. И при всем этом была вне всяких подозрений у немецкого начальства...
У Лены есть младший восемнадцатилетний брат, погодок. Ни он, ни старшая сестра ничего не знали, пока не возвратились в Фастов наши, о второй, тайной работе своей сестры-весовщицы. Брат, как только фашистов вышибли из города, уехал на танке вместе с десантом пехоты, вооружившись трофейным автоматом. Писем от него еще не приходило, и сестры очень этим обеспокоены. Старики Кобылянские оккупации не пережили.
29 января
Учинили веселый экипажный вечер в честь «колечка», замкнутого вчера нашими войсками в городе Звенигородка. А в кольцо то угодили большие немецкие силы, нацеленные на Белую Церковь и Киев. Заодно отпраздновали и свое новоселье с солдатской самодеятельностью, розыгрышами и веселой травлей.
Когда наконец улеглись, я попросил Ефима Егорыча продолжить рассказ про его одиссею.
Земляк помолчал немного, вздохнул:
– Да что рассказывать? Разнежился было совсем я у бабенки под боком: по завязку опостылело мыкаться по лесам, по оврагам впроголодь, а то и вовсе голодному как волк, да еще и в одиночку и, опять же учтите, в полной неизвестности. Живу это я тихо-мирно, а совесть-то не спит, гложет, мысли беспокойные в башку лезут и даже ночью покою не дают. Тоска! И слухи разные среди народа ходят: и добрые, и паскудные – хоть вой. Совсем я извелся, пока решение принимал.
Вот в какой-то день выкладываю как на духу все свои соображения хозяйке. Сникла она как-то вся, руки уронила, головушку повесила, хочет сказать что-то, да губы сильно дрожат. И вдруг припала к моей груди, рубаху слезами горькими насквозь промочила – успокоилась немножко. А потом (хорошая женщина!) легонько так отстранилась от меня, глянула прямо в глаза мне и проговорила трудным голосом: «Иди, Юхимушка... Раз надо идти – иди». Собрала мне котомку с сухим пайком на дорожку, смену белья да рушник, и с первым светом ушел я, по-граждански обмундированный. Иду, приказываю себе не оглядываться, потому знаю: стоит она, босая, на белом от инея крылечке и смотрит долгим взглядом вслед, сирота...
Весь экипаж сочувственно молчит.
– Да-а... добрался не то чтобы с опаской, но с большими предосторожностями до прифронтовой полосы только в конце сентября. Смекаю: не больно-то ты, фриц, свой план по блицкригу выполняешь. И хоть ты, спору нет, силен, а все-таки не от хорошей житухи в болотах подо Ржевом грязевые ванны принимаешь в такой неподходящий сезон.
Уточняю по возможности обстановку у местного населения, осторожно этак выясняю, будто это мне вовсе ни к чему, чтобы не вляпаться в одном переходе от своих. Уже и фронт слышен. Узнаю даже голоса родимых гаубиц, и сердце в груди у меня то заколотится, то замрет, как перед первым свиданием.
