Весь экипаж сочувственно молчит.
– Да-а... добрался не то чтобы с опаской, но с большими предосторожностями до прифронтовой полосы только в конце сентября. Смекаю: не больно-то ты, фриц, свой план по блицкригу выполняешь. И хоть ты, спору нет, силен, а все-таки не от хорошей житухи в болотах подо Ржевом грязевые ванны принимаешь в такой неподходящий сезон.
Уточняю по возможности обстановку у местного населения, осторожно этак выясняю, будто это мне вовсе ни к чему, чтобы не вляпаться в одном переходе от своих. Уже и фронт слышен. Узнаю даже голоса родимых гаубиц, и сердце в груди у меня то заколотится, то замрет, как перед первым свиданием.
Для последнего привала на немецкой стороне выбрал я, понятно, такую деревню, где фрицев в тот момент не имелось. Нашлись мне и попутчики, двое крепких парией, из здешних.
Видать, им тоже невмоготу стало маяться в неизвестности и жить с вечной оглядкой. Дождались мы ночки потемнее да потуманнее и незаметно ушли попытать счастья.
Проплутали всю долгую ночь по холодной хляби, по лесным медвежьим углам и налезли к рассвету на свой пикет. Нас окликнули по-русски! Мы поднялись с земли и по команде подошли. У молоденького бойца, что обнаружил нас, ствол винтовки так и прыгал в руках. Не то продрог человек (в пикете ночью и дымом согреться нельзя), не то разволновался не меньше нашего, а может, жутковато ему сделалось, потому – со стороны глянуть на нас, – похожи были мы, перебежчики, точь-в-точь на болотных чертей.
Обыскали нас, повели. Сначала принял нас начальник особого отдела, а потом долго беседовал с каждым командир части, в расположение которой мы вышли.
Ребят, предъявивших справные документы, вскоре зачислили в полк, поставили на все виды довольствия и даже оружие выдали. Они были призывного возраста, а людей в полку не хватало: немец тогда вовсю на Москву пер, на зимние квартиры. А я... меня с моей красноармейской книжкой (она несколько раз подмокала, и буквы в ней порасплывались) после предварительной проверки отправили в глубокий тыл, в Гороховецкие лагеря, как я ни доказывал, что один пользы дам больше, чем двое тех пацанов...
В лагерях тех за меня не на шутку взялся особый отдел. Обидно было... От самой границы почитай протопал, чтобы снова в строй стать, а тут некоторые на тебя, как на предателя, косятся. И понимаю, что причины основательные есть на то у Смерша, а все-таки сердцу горько...
Однако месяца через три, примерно через месяц после Нового года, пришло, должно быть, подтверждение моих показаний. Мне выдали новый документ и новое обмундирование, а вскорости и вооружили старенькой трехлинейкой. Поверите или нет, а когда я взялся за щербатое, избитое цевье – слеза меня даже прошибла...
А еще через некоторое время попал опять на фронт, в пехоту-матушку, хотя в своем деле и неплохо соображал. Видно, до конца мне так и не поверили. А почему?..
Рассказчик вздохнул и завозился в темноте, нащупывая кисет с махоркой. Всем тоже захотелось курить, и в хате замигали красные точки цигарок.
– Ну вот и все. Солдату где ни воевать... В июле сорок третьего меня крепко поранило под Орлом, когда немец полез на нашу дугу. У товарищей по взводу и у командиров был я, наверно, на хорошем счету, так что после госпиталя направили меня по моей специальности артиллерийской в 15-й учебный самоходный полк.
Ранение у Ефима Егорыча, по случайному совпадению, такое же, как у нашего командира машины, только через левую лопатку вышла не разрывная, а обычная винтовочная пуля. Это не мешает заряжающему споро работать у орудия, потому что здоровой правой рукой он легко забрасывает себе на плечо пятипудовый мешок.
30 января
Опять Вдовин... Тяжелый тип. Почему-то считает себя вконец затертым человеком и, конечно, очень умным. Но это у него вспышками, особенно когда тяготит безделье.
Около полуночи, впервые со времени нашего прибытия сюда, Фастов посетили ночные стервятники. Мы встали было со своего деревянного ложа, но, прислушавшись, решили, что немцы бомбят станцию, а не поселок, и никто из нас не пожелал идти в холодную машину. А до железнодорожных путей – рукой подать. Все обошлось, только два раза хату нашу сильно встряхнуло.
31 января
Утром увидели на своей улице, ближе к линии, свежие воронки, а в белой стене хаты – новую широкую трещину.
Банный день. Вели бой за чистоту. Сначала выварили белье в старом казане, найденном в чулане, затем, после стирки, ребята в том же казане нагрели почти до кипения воду и устроили великолепную баню прямо в холодных сенях. Мы с Николаем будем мыться завтра, так как пропускная способность нашего «банно-прачечного комбината» очень невысока.
1 февраля
Какое же огромное удовольствие – мыться в горячей воде, чувствовать, как с тебя слоями сходит грязь и как всеми порами начинает дышать кожа! Больше месяца мы не банились.
Офицеры, посовещавшись, решили послать за продуктами в Белую Церковь лейтенанта Булыгина, командира одной из машин. Экипажам нечего есть.
2 февраля
Все эти дни мы с Михалиной внимательно присматриваемся друг к другу. Девушка мне нравится. Ее внешности не могут испортить даже старая телогрейка и простые сапоги, в которых она ходит на работу, по-прежнему на станцию. Нашу младшую хозяйку можно даже назвать красивой, если бы не тонкие губы. Ефим Егорыч обмолвился как-то, что такие губы бывают обычно у людей злых, но я этого не нахожу.
Сегодня Лена возвратилась домой чуть раньше, помогла сестре накормить малышей, а потом попросила меня проводить ее до своей тетки: на улице уже стемнело. Сперва мы шагали по пустынной уличке молча, Лена опиралась на мою руку, думая о чем-то своем, затем заговорила с затаенной грустью:
– Мне уже девятнадцать, а я еще ни-че-го-шеньки не видела в жизни, кроме войны да поганых немецких рож. Нигде не бывала. В Киев собирались наш класс после экзаменов на экскурсию повезти – немец напал...
Мысли эти мне так знакомы! Они, наверное, тревожат всех, у кого война беспощадно отняла юность, перевернула и поломала жизнь...
– Так война же, – неумело пытаюсь утешать я свою спутницу. – Вот закончим ее – не век же она тянуться будет, – и ты наверстаешь упущенное. И учиться сможешь дальше. А самое главное – ты жива и здорова и совсем еще молода.
– Все так. Но иной раз тоска какая-то навалится, и в такие минуты не верится, что снова будет все у нас как прежде. Да нет, не будет уже... – Голос ее дрогнул, и мне показалось, что она плачет. До сих пор Лена ни разу не пожаловалась на то, как трудно ей с сестрой без родителей, что у сестры погиб муж и остались на руках трое малых детей (старшему племяннику Лены едва исполнилось шесть лет).
