Нашу группу, в которой было десять молодых людей, посадили в самолет с американскими эмблемами на крыльях. Мы полетели в Мюнхен. В лагере, расположенном неподалеку от города, под руководством американских военнослужащих мы прошли основательную спортивную подготовку. Американцы по-дружески обращались с нами. Однако я уже был по горло сыт оладьями с кленовой патокой, которые ежедневно подавались к завтраку. Кроме того, нас кормили и другой типично американской едой, хотя и очень питательной, но не пришедшейся мне по вкусу. Впрочем, после длительных занятий спортом хотелось есть, и поэтому я не слишком привередничал.
Зато когда мне в руки сунули списанный американский автомат, я взбунтовался. Меня поддержал датчанин из нашей группы, с которым я подружился. Он очень смешно говорил по-немецки. Звали его Эдди Фихтман. Эдди был небольшого роста, очень мускулистый, с черными как смоль волосами, такими же черными глазами. На датчанина он совсем не походил. Из солидарности со мной Эдди тоже не захотел учиться стрелять из автомата.
Когда я закричал, что меня уже тошнит от войны, что никакие силы не заставят меня взять в руки оружие, Эдди зааплодировал. Американец, обучавший нашу группу стрельбе из автомата, успокаивающе поднял руку. Хотя я был уверен, что он не понял и половины из того, что я сердито кричал ему, он, видимо, согласился с нами и не возобновлял своих попыток.
Из Баварии, входившей в американскую зону, нас перевезли во Францию, в Марсель. Там нас должны были посадить на корабль. Эта отправка тоже происходила без разрешения англичан, и французов приходилось уламывать.
Поэтому корабли, на которых мы должны были плыть, стояли на якоре в открытом море далеко от берега, прежде чем им разрешалось войти в гавань.
Нас разместили в бараке недалеко от гавани и одели в форму защитного цвета. Целыми днями мы томились от безделья.
Однажды вечером Эдди уговорил меня прогуляться по территории старой гавани. Добраться до этой гавани было просто. Нам хотелось осмотреть знаменитую церковь Святой Девы. Мы отправились в путь как были, в нашей полувоенной форме. Перед отъездом мать купила мне очень красивые позолоченные часы. На руке у Эдди были большие часы-секундомер, привлекавшие всеобщее внимание.
Старая гавань была безлюдна. Но вдруг, как из-под земли, перед нами появились — то ли из пустующего складского помещения, то ли из-за лежащих неподалеку штабелей колючей проволоки — двое парней довольно угрожающего вида.
Показав на наши часы, парни вначале как будто миролюбиво спросили нас о времени. Лишь когда один из них вплотную подошел ко мне и с невозмутимым видом захотел снять часы с моего запястья, мы сообразили, что им от нас нужно. Я тут же отступил назад. Эдди встал между нами, но парень оттолкнул его. Тут я увидел второго парня, направлявшегося к Эдди.
Второй, державший в руке тонкий железный прут, указал им на секундомер Эдди. Видимо, оба парня, пожелав завладеть часами моего друга, совсем забыли про меня. Парень с железным прутом уже протянул руку к часам Эдди, как вдруг оказался лежащим на земле. Он озадаченно уставился на отлетевший в сторону железный прут и попытался подняться.
Но тут Эдди с быстротой молнии ударил его между ног. Парень громко закричал от боли. Второй, который был значительно выше Эдди, с угрожающими воплями подскочил к моему другу. Эдди, вертясь вокруг него, словно приплясывая, бил его кулаками в самые чувствительные места и в лицо. Удары сыпались градом. Парень стоял словно оглушенный и, мигая, ошарашено смотрел сверху вниз на атаковавшего его коротышку. Тем временем первый парень, поднявшись, наконец, с земли, намеревался напасть на Эдди сзади. «Эдди, берегись!» — закричал я, пытаясь прикрыть его.
«Отойди!» Эдди взвился, как стальная пружина. Вскинув ногу, он нанес парню мощный удар по шее. Тот с воплями снова повалился на землю и безуспешно пытался встать. Эдди помог ему подняться, но тут же с размаху посадил на рулон колючей проволоки.
Мы оглянулись назад — другой парень уже исчез. Мы тоже повернули домой, к нашему бараку.
Когда мы уже лежали в кроватях, Эдди сказал мне:
«Если бы ты вмешался, мне пришлось бы завтра навещать тебя в больнице».
«Слушай, как это у тебя получилось?» — спросил я его.
«Я боксер. В наилегчайшем весе».
«А тот классный удар ногой в самом конце?»
«А это — дзюдо. Я тоже имею разряд мастера», — усмехнулся Эдди.
Таким был мой друг Эдди Фихтман.
Служить в израильской армии мы не захотели. Мне едва исполнилось восемнадцать, Эдди было немногим больше двадцати, но выглядел он, пожалуй, моложе меня. Особенно когда мы стояли рядом.
«Мы еще дети», — сказал я. Эдди кивнул. «Кроме того», — прибавил я, — «я пообещал моему отцу никогда не брать в руки оружие».
Но ничего нельзя было сделать: каждый еврей имел право стать гражданином Израиля, но одновременно с этим правом он приобретал и обязанности. Одной из таких обязанностей была служба в израильской армии.
Хотя с нашим нежеланием брать в руки оружие согласились, служить нам все-таки пришлось. Мы стали водителями военных транспортных средств.
За все время моей израильской жизни мне не было так хорошо, как тогда.
В моем распоряжении был военный транспорт, и я мог спокойно разыскивать брата. Наш машинный парк был расположен недалеко от Хайфы, почти у пляжа, и нам разрешалось им пользоваться. Эдди был водителем грузовика, а я занимался погрузкой и выгрузкой ящиков с овощами, фруктами и другими продуктами питания, которые мы доставляли в окрестные военные подразделения. Как правило, к полудню мы уже заканчивали свою работу и шли на пляж.
Однажды, когда мы уже немного освоились на новом месте, Эдди высадил меня в Хадаре, одном из богатых районов Хайфы. Перед моим отъездом мать назвала мне имена некоторых людей, о судьбе которых я должен был узнать. Это были родственники моей замужней тетки, жившей в Лондоне. Почти полдня я потратил на то, чтобы добраться до одного из них.
Это было нелегко. На идиш я говорил неважно, а говорить по-немецки стеснялся. Тем не менее все сразу узнавали во мне «йекке» — так здесь называли евреев, приехавших из Германии. У меня было ощущение, что я попал в немецкую провинцию. Почти каждый в этой местности говорил по-немецки правильно и без акцента. Но большинство — на диалекте той области Германии, где они родились. Как-то раз, уже позднее, я услышал, как говорил на иврите израильтянин, родившийся и выросший в Саксонии. Это был гротеск, пародия на иврит.
Фамилия родственника моей английской тетки была Клаузнер. Он был совладельцем продовольственного магазина в Хадаре. Когда я вошел в магазин, на месте был только компаньон Клаузнера. Я представился ему, и он спросил меня о брате.
