Исламе. Несомненно, он видел в этой мусульманской вере, которую только что открыл для себя, новую грань в обширном конгломерате религий после буддизма и несторианского христианства кераитов и найманов.
Несмотря на то, что Чингисидов упрекали в том, что они правили кнутом, часто говорили и об их большой терпимости по отношению к религии. Эта терпимость создана не Чингисханом, она присуща монгольским народам: в противоположность великим империям, византийской, христианской и мусульманской, которые основывались на государственной религии, монгольская империя была от этого свободна. Если Чингисхан был убежден, что само небо Тенгри избрало его, чтобы править миром, он был свободен от всякого религиозного экуменизма. Но в своем безмерном честолюбии он, конечно, пытался вытеснить шаха, «принца верующих», чей трон в Хорезме был пуст.
В Бухаре хан встретил двух турок, которые занимали высокие посты в правительстве Ургенча, столицы Хорезма. Одного звали Махмуд Ялавач, второго, его сына — Мас-муд. Оба высокопоставленных чиновника постарались убедить своего гостя в преимуществах хорошей администрации: процветающее сельское хозяйство, строительство зернохранилищ, постоянный налаженный торговый обмен и налоговые сборы, регулярно поступающие в казну sahib-diwan, министра финансов. Это были основополагающие принципы всякого оседлого организованного общества. Это были те же аргументы, которые киданец Елюй Чу-Цай представил хану по его возвращении с войны против Китая. Удивительно, но Чингисхана убедили доводы этих людей, и он назначил их, наряду с даругаши, интендантами правительства. Таким образом, их опыт и знания были поставлены на службу правителей Бухары, Самарканда, Хотана, Кашгара, своего рода сатрапов больших городов Хорезма.
Последовавшее за массовыми разрушениями, произведенными по его приказу — в частности, в Бухаре и Самарканде, куда он вошел со своими войсками, — решение хана кажется, по меньшей мере, поразительным. Как объяснить эту перемену, такую резкую и такую полную? Аргументы в пользу умеренности и великодушия он уже слышал из уст высокопоставленного киданьского деятеля, который был у него на службе: он совершенно не принял их во внимание во время завоевания Хорезма. Однако Чингисхан мог бы внять доводам Елюй Чу-Цая…
Объяснить этот внезапный поворот попыткой искупить пролитую кровь заставляют два предположения. Первое — хотя бы частично опровергнуть многочисленные свидетельства жестокости, в которой упрекают хана. Историки, например, Рене Груссэ или советский ученый Владимирцов, признают, что властелин проливал кровь, но делал он это без излишней жестокости, только в силу необходимости, диктуемой войной. Китайские, но особенно арабские, персидские или русские летописцы, — все преувеличивали жестокости монголов. Тогда здравый смысл и умеренность Чингисхана совершенно не кажутся неправдоподобными.
Второе предположение не исключает полностью первое: люди из окружения Чингисхана постепенно побудили его к раскаянию. Благодаря некоторым из его сподвижников — китайцев или киданей (например, Елюй Чу-Цай), уйгуров, даже персов или монголов — хан был вынужден признать, что существуют другие способы правления, кроме тех, которые он избрал. После периода колебаний и сопротивления эти мудрые советы мало-помалу его убедили; «переговоры в Бухаре» представили удобный случай начать «пацифистскую» политику. Это не был Дьявол, превратившийся вдруг — в милосердного Бога, пытающегося восстановить пролитую кровь. Превращение было всего лишь результатом медленного процесса, нашедшего свое разрешение к концу жизни завоевателя.
МОНГОЛЬСКИЙ УРАГАН
Как повлияло монгольское нашествие на исламские страны Ближнего Востока? Информация, которую дают мусульманские хроники, конечно, неполна и необъективна, а цифры, которые они приводят, ужасают. За неимением переписи местного населения неизвестна его плотность в ближневосточных городах до монгольского завоевания. Археологические раскопки в местах, пострадавших от завоевателей, не позволяют утверждать, что разрушенные города в XIII веке могли вместить такое количество жителей, даже если допустить, что монголы могли уничтожить крестьян, пытавшихся найти укрытие за стенами осажденных городов. Так, несмотря на восстановление этих городов после частых землетрясений, происходивших в районе Ирана, удалось установить — по фундаментам, развалинам укреплений или домов, — что города Самарканд, Балх, Герат или соседние с ними были не в состоянии вместить большое количество населения.
В результате об этой резне — реальной, предполагаемой или преувеличенной — мало что известно. Можно лишь утверждать, что в Иране первая разрушительная волна монголов, которая как туча саранчи обрушилась меньше чем за двенадцать лет на различные районы Трансоксиании, Ферганы, Хорасана и Тохаристана, нанесла глубокие раны, последствием которых был другой удар, одновременно более медленный и более глубокий: падение сельскохозяйственного производства. На возвышенных землях Ирана и Афганистана, где речные воды редкость, сельское хозяйство зависит, в основном, от искусственного орошения, которое базируется на сети каналов, иногда подземных — qanat. Бегство крестьян от монгольских войск, резня, последовавшая за осадой городов, привели к частичной или полной заброшенности, в зависимости от области, каналов и, следовательно, к превращению земель снова в засушливые и бесплодные. Без орошения земли, отведенные под овощные или злаковые культуры, не могли больше прокормить города.
Современный историк Льюис утверждает, что, если последствия монгольских завоеваний были жестокими в Трансоксиании и Хорасане, удар был смягчен в других захваченных областях, потому что местные власти предпочли очень быстро подчиниться захватчикам и потому что повсеместная засуха, царившая на Среднем Востоке, и, следовательно, отсутствие обширных пастбищ сдержали кочевников. В самом деле возможно, что некоторые районы подверглись сильному разрушению, другие — меньшему. Марко Поло и араб Ибн Баттута, в конце XIII–XIV вв. отметят, что некоторые города так и не смогли оправиться от разрушений, причиненных монголами, в то время как другие процветали. В Иране после вторжения монгольских кочевников оседлый образ жизни уступил место кочевому. Целые деревни, занятые земледелием, были вынуждены уступить место кочевникам тюркского происхождения. Начиная с XII века арабские географы и историки отмечают, что тюркские кочевники ставят свои черные юрты на территории Ирана. Монгольское завоевание ускорило этот процесс, и в некоторых случаях оседлые иранцы, например, бахтияры из зоны Загроса, к северу от Тигра и Арабо-Персидского залива, вернулись к кочевому образу жизни.
