Черновик прокламации, обращенной к рабочим Одессы с призывом возродить Южнороссийский союз рабочих, а также устав Одесской рабочей группы, отобранные у Халтурина при аресте, подтверждали правоту его слов.
Предварительное следствие закончилось глубокой ночью и безрезультатно к великой досаде и негодованию следователей. Халтурина и Желвакова под усиленным конвоем перевезли в одесский тюремный замок, разместив в разных камерах подвального этажа.
На следующий день утром вся тюрьма уже знала об убийстве Стрельникова. Заключенные ликовали, да и надзиратели были явно довольны, но день 19 марта был для них суматошный. Хлопали железные двери камер, по одному, по двое выводили заключенных и сопровождали их в помещение тюремной канцелярии, где на лавке, крепко скрученные веревками, сидели убийцы прокурора. Генерал Гурко, отдавший распоряжение показать террористов заключенным, надеялся при помощи узников узнать подлинные фамилии этих людей. Но губернатор ошибся, среди заключенных многие знали Халтурина, ведь он и раньше бывал в Одессе, поддерживая связи как с политическими, так и с рабочими особенно. Но арестанты молчали. Гурко был взбешен. Еще ночью губернатор сообщил в Петербург и Гатчину об убийстве, утром от царя пришла телеграмма: «Повесить в 24 часа безо всяких отговорок». Хорошо сказать — «повесить», а кого вешать, ведь нужно выпытать у них все, а для этого необходимо прежде всего узнать подлинные имена преступников. Но, с другой стороны, Гурко был доволен, — если он и не узнает имен, то все равно повесит «безо всяких отговорок» и проволочек, а то, не приведи господь, взбунтуется одесская «чернь».
Нет, не спокойно, не спокойно в подвластном городе и на сердце верного царского холопа. Целый день губернатор совещался с доверенными чиновниками, но что поделаешь, убийц нужно было судить и повесить только по приговору суда хотя приговор уже начертан заранее монаршей рукой. Опять затруднение для губернатора. И кто только придумал эти судилища? Чего доброго, придется и присяжных приглашать, да как тут не вспомнить милое, доброе старое время благословенной памяти императора Николая Павловича, вот когда судили! К вечеру Гурко успокоился, он вспомнил, что после покушения Веры Засулич на генерала Трепова последовало распоряжение не допускать присяжных заседателей на процессы политические. А как быть с защитой? Нет, положительно покойный генерал был отвратительный человек, даже после своей смерти он доставляет столько хлопот и тревог губернатору.
В ночь с 20 на 21 марта состоялся скорый суд. Пренебрегая процедурой судопроизводства, Гурко позаботился, чтобы о месте заседания суда никто не знал, никакой защиты и, конечно, никаких свидетелей, только губернатор, полицмейстер, градоначальник, судья и прокурор.
И на суде обвиняемые молчали, отказываясь отвечать на вопросы. Да и какой это суд? Халтурин заявил протест и не признал предъявленного обвинения. Нет, виноват Стрельников, мешавший делу объединения одесских рабочих, больше Халтурин не скажет ничего. Да и перед кем говорить? Разве трибуну этого суда можно использовать так, чтобы твои слова и после смерти твоей будоражили и воспламеняли умы тысяч людей? Желваков, молча выслушав приговор, в последнем слове гордо и убежденно заявил: «Меня повесят, но найдутся другие, всех вам не перевешать. От ожидающего вас конца ничто не спасет вас».
Как ни хоронились палачи, но 21-го приговор суда стал известен Одессе. Город бурлил: то там, то здесь собирались группы рабочих, о чем-то шептались, на угольном складе Шпольского избили одного рабочего, принимавшего участие в поимке убийц Стрельникова, но, что примечательно, рабочий этот не жаловался, наоборот, от стал кланяться и благодарить мир за науку.
Как будто все сговорились против губернатора, Гурко совсем вышел из себя — оказывается, за день до покушения тюремный палач Фролов уехал в деревню к родственникам, а пока за ним съездят, пройдет еще день-два, а за это время кто знает, что может произойти в городе. Скорей, скорей кончать. Коменданту тюрьмы было приказано найти среди уголовников отпетого негодяя и за известное вознаграждение заставить его стать палачом.
День клонился к вечеру, а измученный комендант еще не нашел палача. Нужно было видеть хмурые лица уголовников, когда комендант «беседовал» с ними. Не одну человеческую жизнь загубили некоторые из них под покровом темной ночи, но никто не хотел поднимать руку на людей, которые убили этого подлеца Стрельникова, нет, комендант их не заставит. В камерах уголовных стоял гвалт.
— Да не сойти мне с этого места, подохнуть мне совсем, если я их хоть столько трону! — кричал Иван Божий, босяк-золоторотец с Молдаванки, ему вторили другие.
— Скорее всех генералов передушу, чем их мизинцем трону, — заявил коменданту отпетый бродяга, убийца, еще недавно наводивший страх на всю Одессу.
Наконец коменданту повезло, он нашел конокрада-рецидивиста, который согласился стать палачом, если ему уменьшат срок каторги. Комендант до того измучился, что готов был обещать этому вору полную амнистию, лишь бы он сделал свое дело. Но оказалось, что конокрад не умеет вешать. Комендант успокоил его, заверив, что тюремный врач Розен подучит. После этого конокрад для храбрости и с благословения коменданта напился.
Настала ночь, измученные допросами и пыткой Халтурин и Желваков уснули, но Гурко не спал, он даже похудел за эти три дня. Опять его донимали формальности. Ну и времена, человека без них повесить нельзя! А формальности требовали, чтобы при казни присутствовали представители общества, будто без них казнь может считаться недействительной. Гурко вызвал к себе городского главу Маразли и приказал ему подобрать двух-трех благонадежных гласных городской думы, собрать их к себе в 5 часов утра и доставить в тюрьму, от прессы же пригласить редактора «Новороссийского телеграфа» Озмидова.
В 5 часов утра 22 марта 1882 года во дворе тюремного замка уже высился эшафот, окруженный кордоном солдат. У его подножия стояли Гурко, полицмейстер, священник. «Представители общества» пугливо жались в тени тюремной стены.
Вывели осужденных. Желваков, окинув взглядом виселицу, сосчитал ступени эшафота, потом быстро поцеловал Халтурина и твердой походкой взошел на помост.
Степан глядел за стены, туда, на восток, где в предрассветной мгле над рабочими кварталами Одессы занималось весеннее утро. Солнце еще не встало над горизонтом, и только первые неясные лучи его розоватым отблеском легли на стены домов, осветили верхушки деревьев. Над миром, над Россией рождался новый день.
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ С. Н. ХАЛТУРИНА
