Такое мнение, к сожалению, свойственно и некоторым историкам.
На самом деле все выглядело иначе.
Панин лежал в постели, мучимый своей старой подагрой, когда к нему в Михайловку привезли секретное письмо от его младшего брата Никиты Ивановича, известного в то время дипломата. 22 июля 1774 года он писал: «…Сего утра получили мы известие о разорении города Казани, и что губернатор со всеми своими командами заперся в тамошнем кремле. Мы тут в собрании нашего Совета увидели Государыню крайне пораженную, и она объявила свое намерение оставить здешнюю столицу и самой ехать для спасения Москвы и внутренности Империи, требуя с великим жаром, чтобы каждый из нас сказал ей о том свое мнение. Безмолвие между нами было великое… Окликанные дураки Разумовский и Голицын твердым молчанием отделались. Скаредный Чернышев трепетал между фаворитами, в полслова раза два вымолвил, что самой ей ехать вредно… Совет кончился тем, чтоб обождать Румянцева курьера с заключением мира с Турцией… Между тем сам я решился ехать против Пугачева или ответствовать за тебя, мой любезный друг, что при всей своей дряхлости возьмешь на себя спасать Отечество, хотя бы надобно было тебя на носилках нести, если только Государыня того желает… Государыня будучи весьма растрогана сим моим поступком, божилась предо мною, что она никогда не умаляла своей к тебе доверенности, что она совершенно уверена, что никто лучше тебя Отечество не спасет… что ты не отречешься в сем бедственном случае послужить ей и Отечеству. Вот, мой любезный друг, каковым образом жребий твой решился».
Никита Панин далее просит своего старшего брата, не дожидаясь письма от императрицы, самому написать ей о своей готовности к службе. Он винится, что, не спрося совета, рекомендовал его, больного человека, как спасителя Отечества. Понимаю, замечал он, «какому бремени ты подвергаешься, но знаю ж и то, что где Отечество вопиет, тут ни у тебя, ни у меня не может быть места размышлениям о собственном нашем бытии».
Это письмо Петр Иванович получил 26 июля и, отвечая брату, просил поблагодарить «за возобновление ко мне доверенности, за важность дела, кое на меня возлагается»… Далее он, отставной генерал, сославшись на неосведомленность о дислокации военных сил в стране, составил перечень того, что ему конкретно надобно для верного успеха в порученном деле. Прежде всего «полную мочь и власть не только над всеми воинскими командами, употребленными к пресечению происходящего в Империи возмущения, но и над всеми жителями, города и судебными местами, где и до которых мест оное возмущение касается…». Он просил уберечь его от вмешательства в его распоряжения и действия других военачальников, походатайствовать о «защищении меня и подчиненных моих от завистников и клеветников, дышащих и живущих в своих званиях не прямыми действиями службы, но единственными ухищрениями происков, на превозможение власти своей над истинными заслугами».
В тот же день Петр Иванович отправил письмо Екатерине II, в котором извещал, что узнал от своего брата о том, «что Вашему Императорскому Величеству благоугодно стало всемилостивейше избрать меня к употреблению на пресечение внутреннего в империи пугачевского смятения». Благодаря императрицу за оказанное доверие, Панин, однако, замечает, что должен «в том открыться, что слабость моего здоровья и увечные припадки приводят меня в трепет, чтоб иногда в самых нужнейших действиях не отлучили от возможности исполнять их и своего звания или бы смертию онаго не прекратили». Панин просит снабдить его генералом, который бы в случае чего мог заменить его на боевом посту. И далее: «Я бы почитал теперь первым своим долгом предстать пред Ваше Императорское Величество, но истинно нет естественной силы на такую скоропостижную переездку».
Не приняв во внимание болезнь Панина, императрица послала ему письмо и официальный рескрипт от 29 июля 1774 года о назначении его главнокомандующим войсками, посылаемыми на подавление Пугачева.
«Вам известно уже настоящее положение дел в Оренбургской и Казанской губерниях, и степень неустройства, до которого там гражданское наше правление доведено изменою и бунтом появившегося под именем покойного Императора Петра третьего, самозванца из беглых донских казаков Емельяна Пугачева». Императрица подчеркивает, как важно «скорое и совершенное прекращение сего зла до последних его источников», для чего «избираем Мы вас к тому яко истинного патриота, коего усердие, любовь и верность к Отечеству… испытаны нами уже во многих случаях».
В рескрипте императрица обещает выполнить все требования Панина, дать ему всю полноту власти. К таким распоряжениям и склоняли ее придворные советники, еще недавно глумившиеся над Паниным, теперь же с надеждою взирающие на него, как на своего спасителя. Ведь положение в стране, охваченной небывалым по размаху восстанием, было катастрофическое. Видные генералы Корф, Кар, Бибиков, Голицын, Чернышев, Рейнсдорп не смогли подавить мятеж.
Его сиятельство граф Потемкин в те дни с тревогой писал императрице: «Обстоятельства тамошние столь худы сделались, что уже одним оружием кончить не надежно; а нужен мудрый муж, испытанный в искусстве и ревности, могущий восстановить порядок и словом вложить душу в расстроенный народ».
При всем этом Екатерина не доверяла Петру Ивановичу Панину и, назначая его главнокомандующим, в то же время писала Потемкину: «Господин граф Никита Панин из братца своего изволит делать властителя с беспредельною властью… Я пред всем светом первого враля и моего персонального оскорбителя, побоясь Пугачева, выше всех смертных в Империи хвалю и возвышаю».
Но Панин и без того был знаменит. Его помнили и любили в русской армии. Английский посланник Роберт Гуннинго, сообщая в Лондон о назначении Панина, писал: «…он был единственный человек в Империи, способный занять это место».
Так что Панин вовсе не жаждал, а, по настоянию Государыни, лишь согласился взять на себя «тяжелый подвиг». В помощники себе он получил генерал-поручика Александра Васильевича Суворова Вот какие военные силы привлек к себе Пугачев.
Как известно, Панин быстро, в течение двух, месяцев, погасил пламя крестьянской войны. Захваченного Пугачева посадили в деревянную клетку и в сопровождении усиленного конвоя доставили из Яицкого городка в Симбирск. Дождливым утром 2 октября его подвезли к парадному крыльцу служебного дома, на котором со свитой стоял «главный усмиритель» восставших граф Панин.
Пользуясь «Летописью» Рычкова и воспоминаниями очевидцев, Пушкин в «Истории Пугачева» описывает эту сцену так:
