Этот монолог ходил по рукам в списках, и сам Полонский от души смеялся над ним, нисколько не претендуя на автора. Александр Сергеевич был особенно дружен с куплетистом Монаховым, который, однако, не взирая на приязнь, беспрерывно бомбардировал его своими меткими и подчас злыми эпиграммами.
Слабостью Полонского было, как уже упомянуто выше, считать себя трагиком, хотя он не отказывался ни от каких ролей. Недолгое время я ставил спектакли с нашими казенными артистами в Купеческом клубе. При постановке комедии «Друзья — приятели» Полонский просил меня дать ему сыграть какую-нибудь роль в этой пьесе.
— С удовольствием бы, — отвечаю я ему, — но все роли уже распределены и розданы.
— Кому же вы отдали Талазанова?
— Петру Степановичу.
— Степанову?! — с ужасом воскликнул Александр Сергеевич и с слезой в голосе добавил: — Что же это вы делаете?!
— Разве эта роль ему не подходит?
— Ну, конечно!.. Какое может быть сомнение?!
— Почему?
— Эта роль вполне моя. Ведь Талазанов — весельчак.
— А разве вы, Александр Сергеевич, весельчак? — спросил я с удивлением, рассматривая его мрачную физиономию.
— А вы этого не знали? Вот так-так, благодарю покорно!
В общем это был милый, добрый и отзывчивый товарищ и чрезвычайно симпатичный человек, всей душой преданный сцене. Его преждевременную смерть оплакивали многие…
М. А. Максимов. — Происхождение Максимова. — Исполняемые им роли. — Предательский гоголь-моголь. — Отставка. — Переезд в Одессу. — Случай с антрепренером М-вым.
При поступлении моем на императорскую сцену, между прочими актерами служил Михаил Андреевич Максимов, впоследствии известный владелец «Русского театра» в Одессе, где он и умер в очень почтенном возрасте. На афишах он значился «М. Максимов», в отличие от знаменитого Алексея Михайловича Максимова 1-го, имевшего еще брата, так же актера, Максимова 2-го. По поводу этой афишной отметки прославленный актер московского театра Д. Т. Ленский сказал однажды кому-то:
— У вас на петербургской сцене есть два хороших актера под одинаковым именем: «ем Максимов» и «пью Максимов».
— Этот каламбур будет понятен, если припомнить слабость Алексея Михайловича к вину.
М. А. Максимов был актером «по любви к искусству». На театральные подмостки он забрался без всяких Корыстных целей, так как при поступлении на сцену был весьма состоятельным. Михаил Андреевич происходил из богатой купеческой семьи Лоскутовых. Свою закулисною карьеру он начал в провинции будучи молодым человеком. Я же застал его на Александринской сцене уже довольно пожилым, хотя все еще продолжавшим играть молодых повес и вторых любовников, преимущественно военных. Почему-то режиссеры поручали ему эти неподходящие для него роли и совершенно не принимали во внимание того, что он не только на сцене, но и в жизни постоянно носил парик.
Михаил Андреевич был до смешного самолюбив и щепетилен. Он не допускал никаких «но» при рассуждении об его актерском даровании, а тем более не терпел никаких замечаний, даже самого невинного свойства, по поводу исполняемых им ролей. Он считал себя выдающимся талантом и не признавал критики, считая ее неуместной, если она не была в его пользу. Максимов вечно жаловался на директора, на начальника репертуара, на режиссера, обвиняя их всех в интриге, в неумении располагать силами, в недосмотре. Всегда плакался на то, что его не выпускают в его лучших и любимых ролях, в которых будто бы он мог иметь колоссальный успех и тем способствовать увеличению сборов. Но зато, когда давали ему сыграть Хлестакова (в «Ревизоре») или Чечоткина (в вод. «Харьковский жених»), Михаил Андреевич был в неописуемом восторге и после спектакля устраивал у себя ужин для приятелей, охотно праздновавших вместе с ним эти редкие события.
Однажды явился он к директору A. М. Гедеонову и стал жаловаться на свою горькую участь: хороших ролей не поручают, в несомненное дарование его не верят и без всякой причины «затирают», почему-то опасаясь дать ему ход. Гедеонов разжалобился и участливо спросил:
— Чего же ты хочешь? Прибавки, что ли?
— Зачем она мне? Я так мало работаю, что скоро не буду стоить и того, что получаю ныне.
— Так чего же тебе?
— Предоставьте, ваше высокопревосходительство, возможность отличиться. Разрешите сыграть роль Нино в трагедии «Уголино!»
— Директор, нимало не споря, разрешил.
К общему удивлению, эту известную пьесу доброго старого времени поставили в репертуар. Максимов торжествовал и заранее предвкушал выдающийся успех, который долженствовал разом поднять его закулисные фонды. Наступил спектакль, но что это был за несчастный спектакль для добродушнейшего Михаила Андреевича! Прежде всего, совершенно неожиданно для самого себя, свою дебютную роль он сыграл пьяным. Случилось это таким образом: для подкрепления голоса он вздумал во время спектакля пить «гоголь-моголь», заправлявшийся слишком большим количеством рома; наглотавшись этого снадобья, он захмелел и чуть ли не с третьего акта стал путаться в репликах, перевирать роль и, к довершению всего, в одной из горячих сцен как-то ухитрился потерять с ноги башмак. В общем, переконфуженный и посрамленный, он едва окончил спектакль, о котором никогда без негодования не мог вспомнить.
Не видя ничего отрадного на сцене, Михаил Андреевич начал настойчиво хлопотать о назначении ему полной пенсии, на которую в сущности не имел права, так как она еще не была им выслужена. Однако его старания увенчались успехом: он получил «отставку по болезни», и потому ему не отказали в пенсии. Покинув Александринский театр, Максимов удалился на службу в Одессу, где обжился, разжился и сделался собственником дорогого театрального здания.
Вскоре после отставки я встретился с ним на Невском проспекте. Он имел необычайно восторженный вид. Дружески расцеловавшись со мной, Михаил Андреевич с присущим ему пафосом воскликнул:
— Знаете ли, милый друг, какую радостную весточку я сейчас получил?
— Нет, не знаю.
— Мне назначена пенсия! Без всяких препирательств и умаливаний я делаюсь пенсионером… и ведь, представьте себе, незаконным…
— Поздравляю…
— Спасибо, дорогой!.. Вот все бранят Павла Степановича (Федорова), а он между тем превосходнейшая, милейшая, любезнейшая личность. Он мой благодетель; исключительно только ему я обязан тем, что могу, наконец, уехать в Одессу и навсегда покинуть тошный для меня Питер.
— Что же такое сделал для вас Федоров?
— Как что? Он дал обо мне прекрасный отзыв: он признал меня сумасшедшим и уговорил докторов подтвердить это. Вот, батенька, счастье-то! И если бы не Федоров, то мне бы никогда не додуматься до сумасшествия, все бы считал себя дураком с здравым умом и твердою памятью.
