Ла Гранж был произведен в офицеры, получил права российского дворянства и 200 рублей ассигнациями на обмундирование. Кроме того, было приказано «означенного Ла Гранжа причислить к пайку из состояния его полка».
Ла Гранж произвел хорошее впечатление на начальство и товарищей. Красивый, с шармом далекой Италии, он был хорошо образован благодаря высококлассным преподавателям Царскосельского пансиона. И, что немаловажно в военной офицерской среде, он был выдержан и вежлив, без этих «гусарских штучек», когда буйность, задиристость, хвастливость и преувеличенное самолюбие ведут к конфликтам. Его сверстник и друг по Пансиону Николай Колюбакин – умный, смелый и благородный – не раз страдал из-за своей несдержанности, вспыльчивости. Будучи корнетом в Гродненском гусарском полку, он «оскорбил действием начальство» и был разжалован в солдаты. Снова заслужив звание офицера и сделав карьеру, стал начальником 3-го отделения Черноморской береговой линии – пост, равный званию военного губернатора, один из самых важных на Кавказе, – но опять был смещен за резкость и грубость против командовавшего им адмирала. Когда доходили вести о выходках Колюбакина, Людвиг всех уверял, что его старый друг добр и справедлив, но прозвище «немирный» так и осталось за Колюбакиным до конца его службы. Сам же Ла Гранж, несмотря на доставшуюся от матери итальянскую горячую кровь, подавлял свой темперамент французской выдержкой, присущей его отцу.
– Меня, кроме того, еще русский холод охлаждает, – любил говорить Ла Гранж в азартные минуты обществу офицеров и никогда не терял выдержки и не преступал границ вежливости.
Приступив к службе, Людвиг решил как можно больше узнать о себе. Он пытается разыскать родственников и имущество семьи. В полку он узнал о странной черной сумке, в которую может заглянуть теперь, после своего совершеннолетия. 14 ноября 1830 года он подал рапорт командиру 4-го эскадрона Сибирского Уланского полка ротмистру Петрову:
«Всепокорнейше прошу Ваше благородие представить к Вашему начальству, дабы оно не оставило своим ходатайством разузнать, так как я уроженец Неаполитанский, не находятся ли там мои родственники, или после моих родителей какое имение. Отец мой служение продолжал в армии у Короля Неаполитанского в чине генерал-майора… и во время французской кампании убит под Смоленском».
14 ноября 1830 года. Корнет Лагранж.
Рапорт был передан по инстанции.
Тем временем, пока генерал Дохтуров, генерал Хилков, Коллегия иностранных дел и русские послы по ходатайству корнета Ла Гранжа узнавали, есть ли где его родственники и не осталось ли после родителей для него какого-либо имения, решил, вступив в совершеннолетие, получить единственное свое реальное наследство – черную сумку, украшенную вензелями, брошенную на снег к ногам его и сестры в 1812 году.
Сумку ему выдали в комнате убогого вида, где окна были забраны решеткой. Вернувшись домой, он открыл сумку – в ней были дешевого производства тетради, исписанные на французском языке. Этим языком он владел в совершенстве. Он закрыл дверь на ключ и начал читать. Читал всю ночь, ни разу не оторвавшись и не изменив позы. Не любовь, не тоска, а звериное неистовое любопытство, страстное, болезненное удивление при чтении мучили его. Он кое-что читал о наполеоновском походе в Россию, но это писали русские. Теперь же он видел события глазами француза, к тому же отца. Правильно говорят, что человек носит свои корни в голове. В той запредельности, о которой он читал, его как бы не было, потому у него и нет воспоминаний об отце, матери, детстве. Как будто он не жил реальной жизнью, а лишь отражался в воде или небе, а потом упал на землю. Но ничего вспомнить так и не мог: ни лицо отца, ни голос матери, ни тепло комнаты, где стояла колыбель. А позже он уже привык болтаться, как лист на привязи у случайной ветки. И теперь он, видите ли, ищет имущество! Какое?! – оставшееся от жути, которую пережили отец и мать. Продолжительное унизительное бегство в чужой земле и в чужих снегах, вереница голодных призраков, оставляющая после себя холодные могилы. «Бедствие духа и физических сил – ледяной круг Дантова ада». И среди всего этого ада – изящная, красивая итальянка из дома Чиккини – его мать.
Неман – Витебск
Смущенные появлением ночного зайца и падением Императора с лошади, все не перестают повторять, как заклятие: «Не надо переходить через Неман. Дурное знамение». Смеялся открыто лишь наш Мюрат. Он никогда не сомневался в гениальности императора и в его будущих победах. Я, конечно, на его стороне, как и старые солдаты – «усачи», дубленые шкуры, «старые ворчуны», не воевавшие давно и верящие в удачливость и гений своего Великого императора. Европа бредни о зайце вообще не заметила. Но масштабы усилий в ожидаемой кампании отметила и, кажется, удивляется.
После переправы через Неман император с гвардией двинулся к Ковно. Через несколько часов мы услышали глухой рокот и подумали, что где-то началось сражение. Но это оказалась страшная гроза, которую я никогда не видел в наших краях. Над нами летели черные тучи, в них сверкал огонь и нас заливало водой. Это был не дождь, это был потоп.
Вступив в Ковно, мы не нашли порядка – кругом царил хаос. В этот же день случилось еще одно несчастье, его увидела вся армия, увидел каждый из нас. Император, узнав, что казаки разрушили мост у Вильно, приказал Польскому эскадрону своей гвардии срочно переплыть Неман. Отважные поляки, не колеблясь, бросились в воду. Глубокая вода, сильное течение перепугали лошадей, и всадники не могли заставить их плыть к берегу. На наших глазах они гибли с криками «Да здравствует император!» Они пожертвовали собой ради свободы своей Родины – Польши, свободы, которая крепко связана с именем человека, стоявшего в этот миг на берегу реки.
Армия с ужасом смотрела на эту трагедию. Я – тоже.
Казалось всем, как и мне, что сделка между Александром и нашим императором состоялась. Александр обещал не разрешать англичанам торговать на подвластной ему территории, не пускать их в русские порты. Наполеон обещал не делать Польшу свободной – на том и держался мир, но он оказался недолгим перемирием. Я виню Англию, а не Россию.
У самой границы, перед тем как перейти Неман, узнал с удивлением, что вместе с нами в поход идут саксонцы, баварцы, испанцы, голландцы, пруссаки и даже мадьяры. Такую силу собрал император! Итальянцам я не удивляюсь. Не удивляюсь и полякам. Как красивы их уланы! Сколько смелости в их глазах! Они идут добывать себе свободу. Мы им поможем в
