Что такое? Что за оказия?
С этим — продолжение тяжелых разговоров о нестерпимом Мишином положении, о том, что делать?
Миша пришел после полуночи из театра, говорит, что генеральная «Сусанина» назначена на 19-е днем, что это будет обыкновенная генеральная, а Правительство будет смотреть спектакль. Когда первый спектакль — неизвестно еще.
Лежу и пережевываю окрошку этих дней. В частности (вчера на «Лебедином» с Улановой) — в ложе дирекции дамы низким басом Мише — «Вы — первый!». Что за чертовщина? Оказалось — они хотели утешить Мишу по поводу того, что ему не дали ордена. Господи!
Потом этот Лондон. О, боже!
На дворе оттепель. Вот уж несколько дней. Дома — запущенность, как всегда бывает, когда я лежу.
Сережка ездил с новой домработницей покупать ей кровать. Себе постелил на полу ковер, содрав его со своей кушетки, — в пылком стремлении украсить свою комнату.
Купил четыре банана, бананов этих сколько угодно, но их мало кто покупает.
Миша все дни разбитый, вчера мучили его с либретто Чуфарова и Холфина. Лакированная поддельная вещь!
Ну, надо спать! Все равно ничего не придумаешь.
Вчера на «Лебедином» в ложе Б Мишу познакомили с каким-то человеком, похожим, по словам Миши, на французского короля. Семидесятилетний старик. Комплименты по поводу «Турбиных» (хотя страшно, что он говорил… «читал»!)… Разговоры о Киеве, о Врубелевской живописи… Общительный старик. Какой-то архитектор.
А знакомил Юзовский. Не знаю, в какой мере этот Юзовский приложил свою руку к травле Турбиных. А может быть, и не прикладывал?
В ночь с 19 на 20 февраля.Марика явилась в десять часов утра (вчера я просила Мишу, чтобы он ее устроил на генеральную). Я была не в силах ехать, осталась дома. Тихая, как гроб, пустая квартира. Звонки к Тине. Сидела на своей кровати закутанная, читала Щедрина — пестрые письма.
Миша появился в пятом часу. Генеральная: Сусанин — Рейзен, Антонида — Барсова, Собинин — Большаков, Ваня — Антонова.
Успех странный и средний. Самосуда не вызывали, Вильямса — тоже, хотя декорациям аплодировали во многих местах.
Партер: Книппер-Чехова, Лева Книппер, Ольга, мой Женюшка, леонтьевские дамы, Пречистенка, Леонидов, мхатчики.
Почему не было бешеного успеха «Славься»? — Публика не знала, как отнестись.
Вечер. Слабость. Горчичники. Миша чудесно за мной ходит, веселит меня.
Тина (домработница) входит и спрашивает, сколько Михеевых в танковом дивизионе.
Сережка орет из своей комнаты, заводя радио — «Тамаркина!!»
Председатель Комитета по делам искусств — приехал ко второй части оперы. Женя, который сидел через два кресла от него, говорит, что Назаров сказал — колоколов не надо.
21 февраля.Днем Миша, наконец сговорившись, у Немченко в Комитете.
Всю эту историю затеял и поднял Смирнов из ВОКСа. Немченко показала, по ходу разговора, Мише письмо от Смирнова к Солодовникову. Смирнов выражает беспокойство по поводу того, что пьеса в Лондоне идет в извращенном виде, и пишет, что «ввиду того, что фотографий в Лондон не послали, теперь уж (примерно так) нельзя отделываться сообщениями, что «Дни Турбиных» не самая лучшая советская пьеса».
Длинные, бесполезные разговоры (в том числе с участием Мерингофа) по телефону о том, как реагировать на эту постановку. Слова Миши о том, что он вовсе не уверен в том, что там есть извращения, а что, может быть, там просто играют первый вариант, украденный Каганским.
Мишины слова о том, что он, прежде всего, будет протестовать против того, чтобы отыгрываться, опорочивая его пьесу за границей. — «Дайте мне списать фразу Смирнова».
Немченко прижала документы к груди и не дала списать.
Мерингоф посоветовал Немченко по телефону, чтобы запросить Наркоминдел, какой текст играется.
Далее — Миша: не фотографии надо посылать, а автора, когда его пьесы играются за границей.
Немченко: «валюты…»
Миша: «Товарищ Немченко!!.»
Немченко — буро-красная.
Далее. Комплиментарные речи Месхетели, сидящего в этой же комнате, о «Дон-Кихоте».
Ночь. Миша пришел со спектакля (или генеральной, не разберешь!) «Сусанина». Ждали Правительство в полном составе. Но приехали только Калинин и Ворошилов в ложу, Литвинов — в первом ряду партера.
Партер полон знакомыми и известными в Москве лицами: Москвин с Аллой, Дзержинский, Юровский, из Наркоминдела — Барков, из Дипкорпуса и так далее. Серафима взволнованная — в длинном платье, Лебедев-Кумач, Толстой, Мясковский, комитетские, Судаков с Клавой, композитор Прокофьев — не пересчитать.
Самосуд нервничал. Успех средний. Пел Пирогов, Антониду — Жуковская, Ваня — Златогорова, тенор Большаков. Миша говорит, что верхние ноты берет легко.
25 февраля.Вчера. Днем Миша пошел к Марике. Играл в шахматы с Сережей Топлениновым и Дмитриевым. У Миши — сильные головные боли. Сережа прогревал ему синей лампой голову.
Вечером Эрдманы, разговоры о том, как Миша сочинял конспект-программу «Сусанина».
Потом — звонок и приезд Дунаевского. Неудачный вечер, Миша был хмур, печален, потом говорил, что не может работать над «Рашелью», если Дунаевский не отвечает на телеграмму и если он ведет разговоры по поводу оперы в таком роде, что «Франция ведет себя плохо» — значит, не пойдет!
Дунаевский играл до четырех часов на рояле, кой-какие наметки «Рашели». А потом мы с Николаем Робертовичем пилили Мишу, что он своей мрачностью и сухостью отпугнул Дунаевского.
Сегодня днем больна вдребезги из-за вчерашней бессонной ночи. К вечеру поправилась, читаю по Пушкину.
Миша был в Большом на совершенно бессмысленном совещании Самосуда с неким Груздевым — горьковедом, по поводу оперы «Мать».
Ложусь спать.
Миша очарователен. Обожаю его!
Миша видел, что я пишу дневник и говорит: напиши, что я очарователен и что ты меня любишь. Я и написала.
26 февраля.Только что уехал Дунаевский. Наконец-то плодотворно и организованно поработал он с Мишей над тремя картинами «Рашели». Играл наметку канкана. Но пока еще ничего не писал. Миша охотно принимает те поправки, которые предлагает Дунаевский, чтобы не стеснять музыкальную сторону. Но одну вещь Дунаевский предлагал совершенно неверно — лобовую сатирическую песенку по адресу пирующих пруссаков, вместо песенки по Беранже.
Ужинали втроем, угощала замороженной клубникой. Миша говорит, что это дрянь ужасная.
