Мало кому доведется погибнуть столь славной смертью… Лепелетье убил негодяй, мерзавец, наемный убийца, презренный парижский распутник. Марат, напротив, вскружил голову очаровательной юной особе, которая, если бы узнала его ближе, наверняка полюбила бы его и встала на его защиту. Не дрожащая рука гнусного негодяя прервала нить его жизни; место чудовища заняла чистая дева, обладавшая главной женской добродетелью, а именно непорочностью. Мы уверены, этот человек, снедаемый священным огнем патриотизма, предвидел, что падет от руки девственницы. В семь часов Мари Анна Шарлотта Корде прибыла к гражданину Марату, которому она написала письмо, и письмо это, как говорят, несет на себе печать преступления, ибо в нем она солгала. Она приложила много труда, чтобы проникнуть к нему, и ей удалось это сделать только по повелению самого Марата. Как только Мари Анна Шарлотта осталась с ним наедине, она вытащила длинный нож, купленный утром в Пале-Эгалите, и вонзила его в грудь патриота; тот громко вскрикнул и через несколько минут скончался. На крик сбежались все. Испугавшись, Мари Анна Шарлотта скользнула за занавеску, висевшую на окне, но ее там быстро нашли. Когда ее вывели, чтобы отвезти в тюрьму, она потеряла сознание. Придя в себя, несчастная с удивлением воскликнула: "Я все еще жива! А я думала, что народ меня немедленно растерзает".
Она пробыла в тюрьме с ночи 13-го на 14-е и до вечера 17-го, когда ее казнили. На следующий день после торжественного погребения своей жертвы она написала отцу письмо с просьбой простить ее за то, что она обманула его, сказав, что едет в Лондон. Это письмо считают предосторожностью с ее стороны, дабы снять с отца обвинение… Эта девушка заслужила смерть. Она это понимала и ничего не отрицала. Но откуда эта стойкость, проявленная ею после убийства, это мужество, которым в ужасе восхищалась вся столица? Ведь героический удел сужден исключительно добродетели! Как получилось, что она стала женщиной-убийцей, самым ужасным из всех существующих чудовищ? О, женщины, которые хотят стать мужчинами, и вы, человечки, поощряющие их, преступление Мари Анны Шарлотты является также и вашим преступлением… Палач дал пощечину ее отделенной от тела голове, за что был наказан и посажен в тюрьму. Негоже палачу изменять приговор, вынесенный судом».
Положительный образ Шарлотты, пропагандировавшийся в умеренной прессе и разнообразных листовках и брошюрах, выпущенных поклонниками «девы Кальвадоса», препятствовал созданию идеального образа Марата, напоминая о том, что «друзья законов» прозвали его «кровопийцей». Шарлотта Корде сразу заняла место в Пантеоне мучеников революции, и даже в самый разгар культа Марата образ ее нисколько не потускнел. Луве отвел Шарлотте почетное место рядом с Брутом:
Ненависть наша убила Марата.
Рядом с Брутом Корде мы поставим в веках![98]
В театральных постановках, как, например, в пьесе Гассье Сент-Амана «Друг народа, или Смерть Марата», преступление Шарлотты Корде изображалось бегло, а основное место занимал финал — торжественное чествование памяти Марата, ради которого, собственно, и создавались подобные скороспелые пьесы. На сцене сооружали эстраду, на ней устанавливали гроб, мимо гроба под скорбное пение хора шли войска, женщины и дети, на гроб сыпались розы, а аллегорические фигуры Республики и Свободы возлагали на него лавровые венки. И далее под торжественную музыку и пушечные выстрелы все прославляли павшего героя.
Из-за множества помпезных театральных церемоний, во время которых воздавали почести праху Марата, создавалось впечатление, что Марат постоянно воскресал, чтобы вновь и вновь умереть под возвышенные речи, сопровождавшиеся картинной скорбью своих поклонников. Казалось, нервическая экзальтация Марата, при жизни находившая выход на страницах его газеты, теперь передалась творцам его культа.
Двадцать первого июля Генеральный совет Парижа совместно с представителями секций собрался, чтобы принять особое постановление, согласно которому статья (из 202-го номера «Газет де Франс»), где показано «истинное лицо» Шарлотты Корде, распечатывалась на отдельной афише, афишу тиражировали и рассылали во все парижские секции и народные общества по всей республике. Необходимость принятия экстренных мер заключалась, как гласил протокол заседания, в следующем:
«Контрреволюционеры, умеренные, федералисты объединились во лжи, вознося хвалы проклятой женщине по имени Шарлотта Корде. Многие журналисты напоминают о трусливом поступке этой женщины, похоже, только для того, чтобы смягчить его жестокость; а некоторые даже дерзают восхвалять ее мужество и едва ли не самое ее преступление. Вместо того чтобы вызывать к ней отвращение у публики, они удостаивают ее тех похвал, которые пристали лишь благодетелям человечества и отважным защитникам свободы и прав народа.
Долг каждого доброго гражданина использовать все средства, дабы уничтожить ложные впечатления и изобразить эту безнравственную и отвратительную особу во всей ее неприглядности».
Афиша, распространенная поклонниками Марата, выставляла Шарлотту Корде бой-бабой, синим чулком и исключительно некрасивой:
«Подобно аристократам и фельянам, журналисты не устают восхищаться поступком Шарлотты Корде. Но убийство обличает ее неизбывную гордыню. Эта женщина, которую называют красивой, не была красива. Лицо ее казалось, скорее, мясистым, нежели свежим, оно было грубо, безобразно и болезненно-красного цвета. Лишенная фации и нечистоплотная, как почти все философы женского пола, она имела мальчишеское сложение и мужеподобные манеры. Ее полноты и молодости было достаточно, чтобы ее сочли интересной, однако позволим себе заметить, что любая красивая женщина или женщина, которая считает себя красивой, привязана к жизни и страшится смерти.
Шарлотте Корде исполнилось двадцать пять лет, то есть по нашим понятиям почти старая дева. Она была из родовитой дворянской семьи, а в тех краях расстояние между дворянами и простолюдинами было больше, чем где-либо в иных местах. Семья гордилась своим дворянством, но едва сводила концы с концами. Шарлотта Корде стала приживалкой у своей старой тетки. К тому времени голова у нее была напичкана разного рода книгами, и она с гордостью заявляла, что прочла все, от Тацита до «Картезианского привратника»[99]. Чувство стыда и скромность были ей неведомы. В ней не было ничего женственного, любовь и нежные чувства были чужды ее сердцу. Эта женщина претендовала на звание философа и считала себя сведущей в политике. Мужчины не любят такого рода женщин, ибо они отличаются сумасбродством и распущенностью.
