Очевидно, Дорофеев и Хованский, вместе с Друцким, еще до начала собрания договорились с администрацией училища о нашем пребывании в его стенах, т. к. хорошо помню, что ужинали в тот вечер в училищной столовой, а ночь провели на нормальных койках, снабженных постельным бельем и одеялами.
К концу собрания было решено сзывать офицеров, находившихся в Москве, для присоединения к нам. Зазвонили телефоны. Большинство из нас, разбившись на маленькие группы, разошлись по соседним улицам для того, чтобы приглашать встречных офицеров явиться в Александровское училище. Конечно, из‑за нашей малочисленности такой способ мобилизации офицеров не мог дать больших результатов, но все‑таки что‑то дал — на следующий день училище казалось более оживленным. Мы с двоюродным братом прошли по Арбату до Плющихи, встретив всего десятка два офицеров. Вернувшись обратно, сразу попали в небольшую компанию офицеров, отправляющихся на грузовичке в район Старых Триумфальных ворот в какой‑то гараж для захвата автомобилей. Поездка прошла без инцидентов, но и без особой удачи — гараж оказался почти пустым. Удалось, кажется, забрать одну машину. Так началась для нас «Московская неделя».
Теперь, через 50 лет, трудно вспомнить даты, а иногда и установить последовательность событий, особенно мелких из них. В памяти остались лишь отдельные картины. Помню, например, как пришлось, в составе патруля, ходить по домам, справляться у дворника и по домовой книге, живут ли в них офицеры, подниматься в офицерские квартиры и уже не приглашать, а передавать приказ, чтобы обнаруженные таким образом лица присоединялись к патрулю и затем являлись и в училище. (Это было устное приказание Дорофеева, строго говоря, «революционного» порядка. Действие «приказа» распространялось лишь на прилегающие к училищу кварталы. — С. 3.) Пришлось побывать в Университете (в новом здании) и видеть очередь студентов, ожидавших раздачи оружия. Пришлось зачем‑то попасть в городскую думу, где царили неразбериха и бестолковщина. Однажды встретили на Арбате группу человек в 7 — 8 офицеров–летчиков. Среди них оказался наш старый знакомый поручик Л. Остановились поговорить. Не сомневаясь, что они тоже из Александровского училища, спросили, какое задание на них возложено, и получили неожиданный ответ: «Ниоткуда никаких заданий получать не собираемся, но на всякий случай держимся вместе». Таких групп, видимо, было немало. Мельгунов, упоминая о них, ссылается на разведку Военно–революционного комитета, которая «постоянно отмечает в разных местах наличность офицерских групп и 7 — 10 — 15 человек, как бы не связанных с центром и действующих самостоятельно» (в этой статье все ссылки на Мельгунова относятся к его книге «Как большевики захватили власть». — С. 3.).
По Мельгунову, 27–го в Александровском училище происходило совещание «представителей воинских частей, желавших поддержать Вр. Правительство, которое было созвано в экстренном порядке… по инициативе членов Совета Офицерских Депутатов». «Характерной чертой собрания является крайне враждебное отношение к командующему войсками, которого тщетно пытаются долгое время отыскать». Ссылаясь на небезызвестного Эфрона, Мельгунов отмечает, что на этом «шумном и беспорядочном собрании создаются роты «по сто штыков», выбираются начальники и устанавливается выборное общее командование, вручаемое полковнику Генштаба Дорофееву».
Мне почему‑то не запомнилось такое особенно «шумное и беспорядочное» собрание. Может быть, в этот момент я был вне стен училища, находясь в каком‑нибудь патруле, а может быть, такого собрания, если понимать под этим словом некое организованное сборище людей с председателем и секретарями, и совсем не было. Последнее, пожалуй, вернее. Дело в том, что Дорофеев, занимая отдельное помещение, иногда появлялся в залах, где находились офицеры, и делал сообщения в информационном порядке. В таких случаях некоторые из присутствующих задавали вопросы, а иногда высказывали свое мнение. Так, например, когда речь заходила о Рябцеве, то слышались возгласы: «Гоните его в шею, что вы церемонитесь с этим мерзавцем». Можно предположить, что после «частного совещания представителей воинских частей», которое происходило в штабе Дорофеева без участия всех присутствующих в училище офицеров, он, выйдя в общий зал, сделал сообщение по этому поводу и указал на необходимость приступить к формированию рот. В тот момент такое заявление могло быть встречено только с энтузиазмом. Единодушные громкие приветствия можно было, без всякой натяжки, принять и за единогласное избрание, которое если и имело место, то, вероятно, в штабе Дорофеева на совещании представителей воинских частей.
Мельгунов не поясняет, что он подразумевает под термином «общее командование». Несмотря на резко враждебное отношение к нему обитателей Александровского училища, Рябцев оставался командующим войсками округа, значит, в полном смысле слова, общее командование оставалось за ним. Поэтому термин, употребляемый Мельгуновым, скорее всего, означает оперативное подчинение Дорофееву (уже возглавляющему офицеров–добровольцев) юнкеров Александровского училища. Кстати, Александровское училище было самой многочисленной и лучше всего организованной частью с нашей стороны. Естественно заключить, что его представители находились в штабе Дорофеева. Были разговоры о том, что начальник училища генерал–майор Михеев отказался включиться в нашу акцию и, держа нейтралитет, засел в «бест» — в свою квартиру.
Как формировалась та рота, в которую я попал, и как в ней «выбирались начальники», я хорошо помню. Дорофеев вызвал к себе старших в чине обер–офицеров. Вскоре один штабс–капитан вернулся и крикнул: «Господа офицеры, мне поручено сформировать роту. Кто хочет быть в ней, пожалуйте к этой стене» — и указал на одну из стен зала, в котором мы находились. Вдоль указанной стены быстро набралось достаточное количество офицеров. Раздалась команда «становись», и, после произведенного расчета, рота была разбита на взводы, для которых ротный «выбрал» командиров из старших в чине. Тем, кто еще не имел винтовок, их выдали. Все мы рассовали полученные обоймы по карманам и сразу же выступили. Командир роты уже имел задание очистить перекресток Никитской и Знаменского переулка от красных. Оттуда слышалась беспорядочная стрельба.
Рота разбилась на две цепочки и стала продвигаться к намеченной цели по обоим тротуарам переулка. Чем ближе мы подходили к перекрестку, тем сильнее становилась стрельба. Пули беспрерывно лязгали по мостовой, шлепались в стены домов. В узком переулке казалось, что огонь идет не только со стороны Никитской, но и из тех домов, мимо которых мы проходили. Поэтому часть роты была послана для обыска соседних дворов и помещений. Наконец головы цепочек достигали перекрестка. В тот же момент я услышал крик и, обернувшись, увидел, как высоко в воздух взвилась зеленая фуражка. Шедшему сзади меня пограничнику пуля попала сквозь козырек фуражки прямо в лоб. Бедняга был убит на месте. Почти одновременно тут же, посередине мостовой, остановился учебный лафетный пулемет, подвезенный «на рысях» несколькими офицерами, и прапорщик, баронесса де Бодэ, стала посылать на Никитскую очередь за очередью.
