– Конечно, бабушка с ослом! – говорят люди в деревне Цицзядиан. – Она проходила здесь, она идет всю дорогу из Цзяюйгуань пешком, так же, как и ты!
На мой вопрос, казалась ли она больной, они только отмахиваются.
– Она не была больна! Как бы она тогда могла столько пройти? У нее это что-то вроде паломничества, – и, с добродушным смехом, – ведь у вас, чужаков, рождаются такие забавные идеи!
Меня приютили в храме, у пруда в конце деревни. Местные жители совсем недавно отстроили его заново, после того, как старый был разрушен. Двое пожилых мужчин не пожалели протянуть для меня удлинитель с лампочкой во двор храма.
– Ты действительно хочешь спать снаружи? – спрашивают они, и я, не задумываясь ни на минуту, отвечаю, что да, хочу.
Вход в храм обращен на юг. В воздухе стоит сильный аромат плодородной, роскошной земли, вдали видны покрытые снегом вершины гор Цилянь, которые давно маячат на моем горизонте. Пастушка с платком на голове привела свое стадо на пруд к водопою, а потом уводит его обратно.
Теперь я наедине со своим храмом. Над землей царит тишина, деревенские звуки утихают. Лишь то там то сям скрипит дверь, кто-то кого-то тихо зовет, лает собака. Мой коврик лежит на каменном полу под лампочкой, надо мной разворачивается ночь.
…На следующее утро я просыпаюсь искусанный и дрожащий от холода. Я высвобождаюсь из сырых объятий своего спального мешка, подпрыгиваю и беспомощно скачу по двору. Когда первые лучи солнца падают на стену, я становлюсь в них и закрываю глаза. Их тепло проникает внутрь моего тела, и это чувство напоминает мне о грелках, которые в Пекине я брал с собой в постель, когда зима уже приходила в город, а центральное отопление еще не работало.
Мое лицо зудит – приветы от тех обитателей пруда, которые по вечерам поднимаются гудящим роем, чтобы начать свою кровавую охоту. На этот раз – за мной. Чжу Хаи смеется, когда я рассказываю ему об этом по телефону.
– Я же говорил тебе, что ты немного преждевременно решил выслать мне свои зимние вещи. И теперь ты укладываешься спать в летнем спальном мешке у подножия гор, да еще и поблизости от пруда? О, маленький Ляй! – И он смеется тем самым смехом, которым он скрашивал наш путь почти в сорок километров до Баодина. Много месяцев назад, когда мои волосы были еще коротки.
Направление задают железнодорожные пути: слева от них проходит проселочная дорога, справа шоссе, и все они ведут на запад. Я выбираю тихую проселочную дорогу, выхожу из деревни и по пути наблюдаю, как люди работают в полях на фоне гор.
Вдруг я оказываюсь посреди ничего. Поля закончились, дорога стала песчаной, и теперь впереди простирается только горбатая Гоби. Железнодорожные пути находятся на двухметровом возвышении и обнесены забором, по другую их сторону я слышу шум машин. Прохода туда нет.
Полчаса я блуждаю по пыли, потом наконец нахожу переход на другую сторону: труба, проходящая под трассой, вероятно служащая для отвода дождевой воды. Проблема в том, что она всего чуть больше метра в высоту, зато целых двадцать метров в длину, и внутри тут куча какашек. Я сажусь на корточки, опираюсь на лыжные палки и делаю свой первый утиный шаг внутрь трубы. Тяжесть рюкзака тянет меня к земле, на моем пути лежат две засохшие какашки. Я думаю о Джули и о том, как бы она сейчас смеялась, глядя на меня.
Но вот я наконец-то снова на свободе и осторожно распрямляю спину, мои ноги дрожат, спина мокрая от пота. Я продолжаю ковылять по обочине, и все лицо у меня почему-то зудит. Я замечаю вдали парковку и пару домов рядом и устремляюсь скорее туда.
«РЕСТОРАН», – успокаивает меня одна из табличек. Я захожу внутрь и падаю на стул, ко мне тотчас подбегает хозяин и спрашивает: «How are you?»
Вежливо улыбаясь, он сообщает, что иностранцы частенько заходят сюда, и снова я слышу о женщине с ослом. Да, она была здесь. Нет, она не могла быть очень старой, ее походка слишком моложавая. Она шла на восток Китая, чтобы продать там осла.
В ресторане почти никого нет. Несколько мужчин сидят за столом и играют в карты. Перед прилавком стоят большие кадки с растениями, в качестве удобрения в них лежит яичная скорлупа. Меню висит на стене. Все цены в нем переклеены, потому что жизнь дорожает повсюду, даже здесь, в пустыне. Я заказываю жареную лапшу за двенадцать юаней, потом смотрю на часы: чуть больше трех. За окном Гоби поджаривается на солнце. До следующего населенного пункта еще больше двадцати километров.
– Вы, случаем, не сдаете здесь спальные места? – спрашиваю я хозяина, и он в ответ сияет:
– Yes, we do!
Самый большой дурак под солнцем
Он стоял под мостом, и я не сразу его заметил. Была двухколесная деревянная тележка размером со шкаф. Впереди у нее две деревянные ручки, она обклеена газетными статьями. «ПЕШКОМ ЧЕРЕЗ ТИБЕТ!» – гласит одна из них, а под заголовком фотография улыбающегося мужчины.
На мосту тишина, снаружи жарит Гоби, вокруг никого. Я решаю немного задержаться и почитать газетку. Я опираюсь рукой на тележку и постукиваю по ней пальцами. И вдруг внутри нее что-то шевелится, гремит, раздается вздох, с другой стороны открывается створка, и появляется мужчина с фотографии. Он совсем маленького роста, может быть, даже меньше Джули, хотя на вид он ровесник моему отцу. Он вздымает кверху руки. «О, иностранец!» – восклицает он на ярком южнокитайском диалекте, потом приподнимает шляпу и ухмыляется. У него не хватает нескольких зубов. Я ухмыляюсь в ответ. Рядом с таким хрупким существом я кажусь себе великаном.
– И давно уже? – спрашиваю я.
Он секунду смотрит в пустоту, потом говорит:
– Сейчас у нас две тысячи восьмой, вышел я в одна тысяча девятьсот восемьдесят третьем, стало быть…
Четверть века! Я хватаюсь за голову. Человек в пути почти столько же, сколько я вообще живу на свете!
Когда я говорю ему, что вышел из Пекина восемь месяцев назад, чтобы вернуться на свою немецкую родину, он сияет и восклицает:
– Германия-а! Канде-а, Ницаи-а! – Эхо его голоса замолкает под мостом, и только тогда он завершает свою мысль: – Философия!
Тут до меня доходит, что он имел в виду Канта и Ницше. Дальше мы идем вместе. Он предлагает мне подвезти мой рюкзак на своей тележке, но когда я настаиваю на том, что буду нести его сам, он качает головой и говорит:
– Вы, немцы, всегда такие серьезные!
У него тявкающий смех, как у кобольда. Его зовут Се Цзяньгуань, и он в самом деле ровесник моему отцу. Дом его родителей находится на далеком берегу, в одной из деревень провинции Чжэцзян. Во времена Культурной революции он ходил в начальную школу, потом работал помощником столяра. Он вытягивает руки: оба указательных пальца отсутствуют.
