международными проблемами, а в Греции политическая жизнь развивалась вокруг противостояния Караманлиса и Папандреу.
Я понимал, что моя деятельность в США подходит к концу. Надо было решать, что делать дальше. Некоторое время я провел, перемещаясь между Вашингтоном и Афинами и пытаясь определить свои перспективы в Греции.
Я размышлял о возможности вхождения в греческую политическую жизнь – например, о работе личным помощником Константиноса Мицотакиса и затем в каком-то качестве в греческом парламенте. Политика меня глубоко интересовала, и я умел добиваться своих целей в политической работе. Что было не менее важно, я уже установил рабочие и почти дружеские отношения с основными фигурами греческого политического ландшафта после режима военной хунты – Мицотакисом, Караманлисом, Теодоракисом.
Все это выглядело достаточно обещающе, но затем случилось неприятное: вернувшись в Грецию, Караманлис избавился от Мицотакиса. В общем-то, все было понятно – эти два деятеля придерживались слишком разных политических убеждений: Мицотакис был либеральным политиком, а Караманлис – политиком правого толка, который реализовал возможность войти в историю в качестве единоличного лидера нации. Он обещал королю вернуть его в Грецию, но не выполнил данного монарху обещания. Точно так же Караманлис не собирался делить власть с наследником венизелистской традиции, тем более что в свое время Мицотакис весьма успешно конкурировал с А. Папандреу за лидерство в партии «Союз центра». Это, кстати, тревожило и большинство греков – они боялись повторения политических распрей 1967 года и хотели одного Караманлиса.
Таким образом, Константинос Мицотакис не получил никакого поста в правительстве Караманлиса по возвращении последнего из Парижа и отбыл к себе домой на Крит. Интеллектуал Микис Теодоракис тоже был отстранен от активного участия в политике и отправился заниматься музыкой. Караманлис остался главным хозяином политической игры. На тот момент я был очень близок к Мицотакису, и рикошет от его отставки попал в меня. Поскольку на политическом небосклоне не происходило ничего, за что я мог «зацепиться», а Мицотакис не мог мне реально помочь, я остался с туманной перспективой работы на греческое правительство по контракту.
Существовала и другая возможность. Я очень скучал по своим академическим занятиям и мог вернуться к научной деятельности. В это время неожиданно произошло то чудо, на которое я уже не надеялся. В 1980 году правительство Караманлиса ушло в отставку и его сменило правительство Георгиоса Раллиса. Константинос Мицотакис был назначен министром иностранных дел, и наши рабочие отношения возобновились. Возникла возможность переехать из Нью-Йорка в Москву в качестве советника по печати и культуре греческого посольства.
Я говорю, что это было чудо, потому что моя дальнейшая научная деятельность напрямую зависела от возможности работать в России, о чем мы неоднократно ранее говорили с моими греческими менторами – Свороносом и Димарасом. Вакансия в посольстве в Москве открылась в связи с тем, что в 70-х годах состоялся официальный визит Караманлиса в Москву и был подписан целый ряд соглашений о сотрудничестве между СССР и Грецией.
Этим шагом Караманлис «открыл дверь в Россию», предварительно добившись вхождения Греции в европейский Общий рынок. Тем самым благодаря Караманлису Греция сменила свою внешнеполитическую ориентацию, отойдя от исключительной опоры на США. Разумеется, как специалист по России, я должен был участвовать в процессе возобновления греко-советских отношений, прерванных на семьдесят лет из-за гражданской войны в Греции и всеобщей холодной войны.
Моя новая миссия была возложена на меня лично Мицотакисом, который предупредил меня, что подчиняться и докладывать я должен буду непосредственно ему. В 1990 году мой начальник стал премьер-министром и в этом качестве в июле 1991 года совершил официальный визит в СССР с посещением черноморских портов – бывших исторических греческих поселений. К слову сказать, никогда не забуду, как греческого премьера приняли краснодарские греки в Анапе. Они устроили застолье прямо на главной улице города, в духе традиционных уличных греческих посиделок. Мицотакис проявил себя как достойный наследник древних ораторов, когда-то витийствовавших в этих местах. А огромный норвежский катамаран, на котором возили министра, отдаленно напоминал древний «Арго», на которым Ясон с товарищами прибыл в эти места в поисках Золотого Руна.
Итак, дорога в Россию была для меня открыта.
2. И снова личная жизнь в Америке
Но вернемся к началу описываемого мной американского периода.
Так как я понимал, что моя семейная жизнь в Париже закончена, в Америке я точно ощущал, что должен найти жену, иметь детей и вести нормальный образ жизни. Однако мой образ жизни мало располагал к семейным идиллиям, на которые я был настроен, унаследовав от матери некоторую романтичность.
В результате все произошло совершенно неожиданно.
Одна из моих знакомых обратилась ко мне с просьбой помочь ее подруге, которая нечаянно упала с лестницы, получила множественные переломы и сейчас лежала в своем доме в гипсе. Больной надо было раз в день приносить гамбургер, а моя знакомая работала далеко, и ей трудно было ездить через весь город из-за одного гамбургера. «Если можешь, – сказала она, – помоги, ведь это на соседней от тебя улице».
Я согласился и стал ходить к «загипсованной» девушке каждый день. Естественно, мы разговорились. Выяснилось, что по профессии девушка палеоботаник и врач с неоконченным образованием и что она работает в библиотеке Смитсоновского института, крупного музейного комплекса в Вашингтоне. Кроме того, она рассказала, что время от времени возит ночных пассажиров на самолете-аэротакси, добавив при этом, что иногда допускает в полете технические ошибки, которые приходится выправлять второму пилоту. Позже мы много балагурили на эту тему.
Когда с больной сняли гипс и наши встречи должны были закончиться, я предложил моей новой подруге оставить работу в аэротакси. На это она мне шутливо ответила: «Ты мне не отец и не муж, чтобы указывать, чем мне заниматься, а чем нет». – «Ну почему же, – парировал я, – в отцы я, конечно, не гожусь, а вот мужем мог бы стать». – «Я подумаю», – уже серьезно ответила девушка. Мою новую подругу звали Робин Джонс, и через несколько дней она сказала мне, что пора познакомиться с ее родителями.
И вот мы стоим перед большим особняком в аристократическом Джорджтауне и звоним в дверь. Нам открывает швейцар в ливрее и сообщает, что хозяйка ожидает нас в библиотеке. Мы проходим внутрь дома и обнаруживаем респектабельную даму, сидящую в кресле. «Спасибо Вам, что вернули нам дочь», – произносит дама, протягивая мне руку. Позже выяснилось, что мама Робин, госпожа Полли Джонс, урожденная Кук, – дочь крупного вашингтонского банкира, а ее покойный муж, тоже банкир, был к тому же основателем Первого Национального Сити-банка Вашингтона. К сожалению для своих родителей, Робин вот уже два года как оставила их дом и жила своей самостоятельной жизнью, в которой было что-то
