Татьяна Правдина
Подарок судьбы
Жить, как известно, надо долго. Особенно в России.
На протяжении даже одного поколения происходит масса глубочайших изменений, очень интересных, но, к сожалению, чаще всего печальных, жизнь обыкновенных людей отягчающих. Очень поверхностная схема событий прошлого века: царь добренький и чрезвычайно жесткий, человек без божьей искры, практически обыватель, революция, Ленин и большевики, Гражданская война, Сталин с геноцидом своего народа, Отечественная война и ужасное крушение надежд после нее, короткая оттепель, застой, перестройка — опять обвал. Начало третьего тысячелетия — казалось бы — все по-новому! Но нет: все — «как бы», конституция, законы — четкие, замечательные, но исполнить и применить — нереально, власть — как бы народная, но народа нет — только население… Можно еще долго рассуждать таким образом и даже находить единомышленников. Часто слышим: «В интересное время живем!» Грустно, но талантливо было сказано: «Хорошо бы пожить в неинтересное время!»
Зиновий Гердт с женой Татьяной Правдиной
Не знаю, и никто, кроме счастливцев — истинно верующих, которых так немного, не знает, есть ли Бог. Но иногда, наверное, следует верить, что Он есть: ведь я тоже счастливая — мне повезло, столько замечательных людей было в моей жизни! А ведь никакие блага, будь то комфорт, книги, музыка, вкусная еда, красивые платья и даже путешествия и интересная работа, не сравнятся с любовью, дружбой, существованием на одной волне, т. е. именно жизнью с людьми. А когда они замечательные — это и есть счастье!
Чем старше ты становишься, тем придирчивей бываешь в оценке окружающих.
Поэтому, когда уже сильно не молоденькими мы встретились с Лидией Борисовной, это стало для меня событием. Потому что с первой минуты нам обеим было легко не только разговаривать, но и с пониманием молчать. Случилось это во время пароходного «круиза» Москва — Петрозаводск — Москва, организованного ВТО (Всероссийским театральным обществом), в который были приглашены Лидия Борисовна и Зиновий Ефимович Гердт со мной, его женой. Зяма и Лида были знакомы тысячу лет, и когда мы обе на него набросились за наше незнакомство, согласился, что это его «недогляд».
Мы испытывали доверие друг к другу, и поэтому было просто и легко, а от этого весело и радостно. Позволяю себе употребить местоимение «мы» именно в силу того, что так чувствую и верю во взаимность этого чувства.
Мы приплыли в Углич, и Лидия Борисовна и я пошли в город, а Зяма остался на корабле, сказав, что далеко идти ему неохота и он прогуляется по берегу около пристани.
Углич для меня — город детских воспоминаний. Вероятно, поэтому, когда мы вышли на площадь, где стоит старый православный собор с большущими синими, в золотых звездах, куполами, что-то тревожное и безрадостное отобразилось на моем лице, и Лидия Борисовна, заметив это, вскрикнула: «Танечка, что?» — «Просто вспомнила…» — «Что, расскажите сейчас же!» — «Это вполне печально», — сказала я. «Все равно, мне интересно». И это правда было так — ей были интересны и нужны люди не из вежливости, а по сути. И я рассказала…
В 1938 году я заболела коклюшем. Мне было десять лет, а эту болезнь надо переносить в более раннем возрасте (легче протекает). Было известно, что для облегчения хорошо бы побыть на открытой воде (реке, озере). В это время наш близкий человек — Лидия Семеновна Баланеско, ехала в Углич. Там в концлагере находился ее муж. Мы и познакомились с ней благодаря (такое слово употреблять тут нельзя бы, но…) тому, что с 1931 года мой папа находился в концлагере в Сибири, в глухом таежном поселке Яя. Туда поехала не считавшая себя ни декабристкой, ни героиней, а просто настоящая любящая жена — моя двадцатидевятилетняя мама, взявшая с собой трехлетнюю дочку (меня). Тогда, как теперь говорят, были «гуманные» времена: зэков выпускали в поселок — кругом тайга — вечером под выходной до середины выходного, если им было к кому.
Туда же в 1933 году приехала к своему мужу Лидия Семеновна.
С тех сибирских детских времен начался отсчет счастья моей жизни — встречам с людьми необыкновенной доброты. Первым таким человеком (естественно, кроме родителей) была тетя Луша, хозяйка, у которой мама сняла комнату, где мы жили и куда приходил папа, поившая нецеженым парным, прямо около коровы, молоком маленькую дочку зэка. Вторая — Лидия Семеновна, все свое время проводившая со мной, когда мама была на работе. Мы гуляли в тайге, и она пела мне все оперы и рассказывала про цветы, деревья и, конечно же, про замечательных людей.
После убийства Кирова в декабре 1934 года зэков из лагеря выпускать перестали, почти год мы ждали отмену запрета, но осенью 1935 года папу отправили в более строгий лагерь — в Коми АССР, а мужа Лидии Семеновны, Дмитрия Алексеевича, — в Углич, где в тридцать восьмом году мы и оказались. Там было не так жестко: заключенных небольшой колонной вели на работу через город два вооруженных охранника. Зная место и время их прохода, Лидия Семеновна и я приходили туда и, взяв приготовленный ею кулек с едой, я подбегала к Дмитрию Алексеевичу (я знала его по Сибири), отдавала кулек и тут же отбегала, а он смотрел на жену. Очевидно, даже в охраннике что-то не позволяло вскинуться на ребенка.
Эта картинка и всплыла у меня около звездного собора… Лидия Борисовна, все поняв и прочувствовав, обняла меня и поцеловала…
Прошли мимо церкви, стоящей на месте, где убили царевича Дмитрия, церкви Царевича Дмитрия на крови, и вышли к торговым рядам. Увидев лоскутное покрывало с двумя сказочными петухами, совершенно ненужное, но поэтому абсолютно необходимое, поняла, что не имею права его покупать: надо было заплатить все имеющиеся у меня деньги. «Не обсуждается, покупаем, — категорично сказала Лидия Борисовна, — всегда сожалеем о том, чего не купили, если понадобится — у меня какие-то деньги есть». Когда мы, неся покрывало, вернулись на корабль, нас радостным криком встретил Зяма: «Смотрите, что я здесь на берегу купил!» Это было, конечно же, точно такое покрывало с петухами… «Видите, как вы правильно женаты!» — сделала заключение Лидия Борисовна… Покрывала, естественно, подарены: одно в Америку, другое — в Швейцарию…
Зяма очень тонко чувствовал фальшь высокопарности и если и употреблял превосходные степени, то всегда проглядывала ирония. При этом был абсолютно естествен и серьезен, превознося тех, кем восхищался и кого высоко ставил. Именно так он говорил о Лидии Борисовне, не забывая упомянуть, что она «настоящая дворянка, никогда не хвастающая этим званием, а только поступками всей своей жизни доказывающая его суть». И в этих словах главным определяющим словом было «настоящая». А я применяю к ней слова Пастернака в «Докторе Живаго»: «У него было аристократическое чувство равенства со всеми», т. е. с начальством тон тот же, что и с подчиненными. Простота и естественность в общении, мне кажется, несомненно свидетельствуют об уме человека. С Лидией Борисовной всем было легко и интересно. А от искреннего внимания и уважения в ее глазах к вам, говорящему с ней, делалось теплей и спокойней на душе. Сегодня доброта и участие — редкость, нехватка ужасная…
