амбарчик в углу усадьбы, доставшийся в наследство от прежней хозяйки дома, будет напоминать о её прошлом, и Абрамов наотрез откажется его сносить. «В амбаре жизнь моих предков», – будет отвечать он на все предложения освободить усадьбу от неказистого замшелого векового строения, давно потерявшего хозяйственную надобность.
Со временем на усадьбе появятся и берёзки с осинками, и кусты смородины с малиной. Их посадит по просьбе писателя племянник Владимир со своей женой Анисией.
Домик в Верколе станет для Фёдора Абрамова не просто райским приютом на летние месяцы всех последующих лет жизни, но и ещё более тесной связью писателя с родиной, без которой он себя просто не мыслил. Под его крышей он закончит последний свой роман «Дом», будет обдумывать «Чистую книгу», здесь родятся рассказы-этюды «Травы-муравы», записи его дневников и записных книжек, да и много ещё чего, что станет впоследствии литературным наследием писателя Фёдора Абрамова. Конечно, в жизни Абрамова по-прежнему будут Комарово с Опальневым, дальние заграничные поездки и путешествия по своей стране, но с лета 1974 года его главным притяжением станет скромный дом, без которого он уже не мыслил своей Верколы.
«Премию дали… Счастлив ли я?»
В 1975 году постановлением ЦК КПСС и Совета министров СССР за трилогию «Пряслины» Фёдору Абрамову будет присуждена Государственная премия СССР.
Он принял эту награду без показной радости, хотя первое время лауреатскую медаль на лацкан пиджака нет-нет да и прикалывал. Через несколько дней после свершившегося лауреатства, 28 ноября 1975 года, Абрамов писал Галине Симиной в ответ на её поздравление:
«Должен, однако, сказать, что хлопот с премией этой не оберёшься. Знаете, например, что я сейчас делаю? Скрываюсь от людей – от корреспондентов, всяких делегатов и пр. Сижу дома взаперти, выхожу на улицу только в темноте, а Люся всем отвечает: нет дома. Срочно уехал в Архангельск».
Он по праву мог гордиться этой заслуженной, выстраданной им наградой, которая и в этот раз вполне могла пройти мимо его порога, ведь вместе с ним на первое место претендовали не кто-нибудь, а Даниил Гранин со сборником «Прекрасная Ута» и Виктор Астафьев с трогательной автобиографической повестью «Последний поклон», противостоять которым при голосовании было весьма непросто. На этот счёт в абрамовском дневнике есть такая запись: «24 октября 1975 года… Премию – дали… Самое удивительное: прошёл единогласно. Но борьба была великая… Счастлив ли я? Не вышибло ли ум от радости? Нет. Довольно спокойно всё принимаю, хотя премия – событие. Ведь это что же? Критическое направление в литературе утверждается… Ни единого шага не предпринял я, палец о палец не ударил, чтобы получить премию. Никого не просил, никому не звонил. И так держать впредь».
По сути, присуждение премии трилогии стало полной реабилитацией «Пряслиных» на высоком партийном уровне и торжеством абрамовской правды. Разумеется, сам Фёдор Александрович хорошо это понимал, но верил ли в то, что своим словом сумел побороть безропотное время «застоя» в чиновничьих умах, долгое время не желавших признавать реальные тяготы послевоенной деревни? Неужели ему простили все «заслуги»: «письмо 31-го» и чуть раньше единоличное письмо в защиту Солженицына, которого 12 февраля 1974 года арестовали, лишили гражданства и выслали из страны? Забыты два постановления ЦК КПСС по его творениям и много чего ещё в выбранномом направлении литературы? Вряд ли Абрамов мог на это ответить. К тому же это были годы решительной борьбы государства с инакомыслием – диссидентством, которое, принудительное или добровольное – не важно, расцвело в стране махровым цветом. А Абрамов, чьё произведение «Вокруг да около» издавала заграница от Европы до США? О нём словно забыли! И вот – Государственная премия. И не только!
Ещё до присуждения премии Фёдору Абрамову в октябре 1975 года поступит предложение возглавить Ленинградское отделение Союза писателей РСФСР, на что он ответит категорическим отказом. Чиновничество было не его стезёй. Тогда-то он и запишет в своём дневнике: «Всё сразу: секретарь СП РСФСР, секретарь СП СССР, член обкома, делегат 25-го съезда… издания во всех республиках, неограниченные поездки за границу, по стране. И цена за всё это – возглавить ленинградских письменников. Подкуп это?»
Спустя несколько месяцев после получения Фёдором Абрамовым Госпремии Вера Бабич, поздравляя писателя с заслуженной наградой, 3 апреля 1976 года написала: «Я воздвигаю в своём сердце памятник людям твоих книг, в которых живёшь ты и для которых ты родился, чтобы нести им ответную любовь твою. Книги твои, как музыка – их принимаешь сердцем, сердцем оцениваешь».
И как хорошо, что эту самую музыку абрамовской прозы наконец-то услышали там, в верхах, в октябре 1975 года.
Часть 9. Абрамов и театр: «Превыше всего не люблю халтуру»
«…Не было охоты, да нужда заставила»
Поразительно, но Фёдор Абрамов отказывался работать с режиссёрами и сценаристами даже после того времени, когда, казалось бы, успех его романа, повести или рассказа на сцене или в кино был уже предопределён. Он безумно ревновал к чистоте русской речи, к выразительному слову, пронизывающему, словно изящная шёлковая нить, каждое его произведение. И, наверное, если бы не упорство маститого Юрия Любимова и настойчивость студентов Ленинградского театрального института, то вряд ли свершилось бы чудо «Деревянных коней» и «Братьев и сестёр» в таком масштабе, который мы имеем сегодня. Ведь был неудачный опыт работы с провинциальным Магнитогорским драматическим театром и столичным Малым академическим, решившими поставить роман «Две зимы и три лета». Да, тому было несколько причин, и мы о них ещё обязательно расскажем. И всё же главной из них была непомерная трудность работы с абрамовским текстом. Как автор, он не позволял упрощать при инсценировке свой текст, не принимал неточностей и даже намёка на легковесность. Он неистово возмущался в ответ на доводы о том, что постановка не должна полностью повторять мотив произведения, и отказывался от постановки спектакля. Очень примечательно письмо, написанное неким режиссёром Шуровым и Э. Н. Пилепенко 4 марта 1969 года в ответ на письмо Абрамова по поводу готовящегося при их участии спектакля «Две зимы…»:
«Нам кажется, Вы можете поверить в искренность наших намерений, ведь Ваш роман не бестселлер, не детектив с десятью убийствами, который с упорством, достойным лучшего применения, ищут театральные деятели, чтобы поддержать пошатнувшиеся театральные дела периферии. Но мы убеждены, что инсценировка, даже в настоящем виде, представляет интерес для театра… Ваша искренность в понимаемых Вами вопросах, в характерах заставляет видеть в них перспективу развития, а следовательно, и созвучие наших дней.
Нам нужны будут Ваши советы по ряду вопросов относительно инсценировки… Инсценировщик ни в коей мере не собирается создавать инсценировку по мотивам романа. Ему хочется сохранить и дух, и течение
