Вашего романа, дав ему возможность жить на сцене, сохранить характеры, которые и без воли инсценировщика развиваются (это, собственно, и увлекло режиссёра и инсценировщика).
К нашему большому сожалению, мы поняли не все Ваши замечания в самом тексте (почерк). Очень просим Вас найти возможность ещё раз вернуться к интересующему нас вопросу и не считать, что я собираюсь перекраивать Ваш роман или толкаю Вас на это. Согласны с Вами, что название выбрано мною неудачно.
Вы пишете, “автор совершенно не верит в возможность написания пьесы по роману ‘Две зимы и три лета’ ”. Режиссёр продолжает верить и видеть будущий спектакль. А мне, как инсценировщику, что прикажете делать? Согласитесь, что уговаривать режиссёра мне не очень хочется. И больше хочется уговорить Вас на это “злодейство”!
Нам очень хочется оставить за собой право видеть так людей, о которых Вы писали, на сцене, может быть, несколько иначе, чем видите Вы. Это вовсе не значит, что эти люди должны говорить несвойственным им языком или поступать так, как поступает сугубо городской житель.
Мы, простите нас за откровенность, почувствовали некую крепость, за стены которой Вы не хотите нас допустить. Театр иногда открывал ворота самых неожиданных крепостей…»
Нетрудно догадаться о реакции Фёдора Абрамова, последовавшей после прочтения этого письма. Разумеется, разрешения на инсценировку в таком виде «Двух зим…» он не дал.
Почти аналогичная, но уже весьма конфликтная ситуация (Фёдор Абрамов мог решительно постоять за своё произведение!) произошла во время общения с режиссёром Владимиром Николаевичем Токаревым и была напрямую связана с постановкой «Двух зим…» на сцене Малого театра в Москве, которая была запланирована на июль 1971 года.
Изначально «Две зимы и три лета» в постановке Токарева предполагались к показу на сцене Театра им. Моссовета. При работе над пьесой Токарев изменил не только концепцию «Двух зим…», но и обезличил роман, жестоко стерев удивительную полифонию песенного северного говора – визитной карточки всей абрамовской прозы. О целостности авторской речи и языка героев, напрямую связанных с показом характеров персонажей абрамовского романа, очень ёмко напишет Шамиль Галимов в своей статье «Дума о народном подвиге», опубликованной 4 мая 1973 года в газете «Правда Севера». В частности, он отметит: «У Абрамова поразительно тесно сближаются авторская речь с языком героев. Часто они образуют единый поток, звучат слитно. Писатель глубоко вживается в образы, проникает во внутренний мир каждого своего героя, который появляется на его сцене, и как бы думает вместе с ним, живёт его чувствами, мыслит его словами. Отсюда полнота и ёмкость в показе душевных движений героев, внутреннее высвечивание характеров». Именно это мастерство автора полностью вытравилось из токаревской инсценировки.
Более того, пьеса в двух действиях была построена Токаревым как воспоминание Анфисы Петровны Мининой о далёких послевоенных годах. Ко всему тому, он оставил за собой единоличное авторство в создании пьесы.
Но этот первоначальный вариант спектакля по роману «Две зимы и три лета», к счастью, не был принят Управлением театров, музыкальных организаций и концертной работы Моссовета, что уберегло театр от реализации этого плана.
Поставить роман на сцене вызвался Малый драматический театр, директор которого народный артист СССР Михаил Царёв и главный режиссёр Борис Равенских проявили к «Двум зимам…» живейший интерес.
Если в подготовке инсценировки для Театра им. Моссовета Абрамов участия не принимал, то с Малым театром, как и в ситуации с Владимиром Токаревым, был заключён авторский договор на подготовку пьесы.
Как впоследствии вспоминал Фёдор Абрамов, он за три дня отредактировал пьесу от и до, добавив больше родного текста и исключив многое из того, что вообще не принадлежало роману.
Из письма Фёдора Абрамова в секретариат Ленинградского отделения СП РСФСР от 1 ноября 1971 года:
«В результате моего творческого вторжения в инсценировку – именно так я определил бы характер своей работы – был создан новый вариант…
Этот вариант существенно отличается от первоначального, токаревского, как в чисто композиционном отношении, так и в языковом. По существу, я заново переписал первоначальный, токаревский, вариант и уж, во всяком случае, не ограничился лишь редактированием…»
Мучительная работа над текстом токаревской инсценировки позволила Абрамову вернуть «Двум зимам…» не только колорит языка, но и само авторское слово.
6 апреля 1971 года Абрамов довольно раздражённо писал Токареву:
«Итак, Владимир Николаевич, вы “единственный автор” инсценировки, а Абрамов тут ни при чём. Более того, Абрамов хочет примазаться к Вам, нажиться на Вашем труде, и вообще, послушать Вас, так Абрамов даже чуть ли не мешал Вам в работе над инсценировкой (это автор-то романа!)…
И вот тут, Владимир Николаевич, я должен прямо сказать, что Ваша инсценировка, её первый вариант… оказался несостоятельным. По крайней мере, с точки зрения языка. Да это и неудивительно. Вы ведь совершенно не знаете ни крестьянской жизни, о которой идёт речь в моём романе, ни тем более живого народного языка (да ещё в его северной разновидности), на который я опираюсь как художник, и надо было обладать поистине Вашим бесстрастием, чтобы взяться за инсценировку такого произведения. Так что нет, не от хорошей жизни, Владимир Николаевич, я “пристроился” к Вам. Как говорится, не было охоты, да нужда заставила.
Да, да, да! Давайте возьмём Ваш первоначальный вариант и последний, тот, что был представлен Малому театру (у меня они, кстати, сохранились) – ведь это просто несоизмеримые вещи! Примеры? Да начнём прямо с первой страницы – со вступительного монолога Анфисы. Вы ведь как его сделали? Две-три строчки сочинили сами, затем поработали ножницами (выстригли кусок из письма автора к другу), потом приписали ещё две-три строчки от себя и всё – готово. Надо ли говорить, что получился совершенно несъедобный винегрет, лишённый всякого языкового единства, и что мне пришлось коренным образом переработать его! И таких примеров множество. Их можно найти на каждой странице, где Вы так или иначе внесли свою лепту.
В своём письме моё участие в работе над инсценировкой Вы со свойственной Вам деликатностью называете “совместным редактированием”. Нет, Владимир Николаевич, это было не редактирование, это была каторга. Я целыми днями в поте лица, при ожесточённейшем сопротивлении с Вашей стороны (заметьте, я всё время воздаю Вам должное) вымарывал, вытравляя из текста Ваши слова и Ваши выражения, столь чуждые всему стилистическому строю моего романа, правил и вписывал заново целые куски в репликах, ремарках, возвращал характерам их изначальное звучание (это уже, замечу в скобках, по части драматургии). А сколько я выбросил, изъял разных сцен и эпизодов, сочинённых Вами в духе плохой брошюры и псевдонародности!»
Но и этому варианту пьесы «Две зимы…» не суждено было оказаться на театральной сцене. Что же не устроило тогда дирекцию театра? Письмо
