Валерия склонилась над ним, прикоснулась к щекам холодными от воды ладонями, укрыла и его и свое лицо опавшими волосами, тяжелыми как стеклянное волокно.
- Где ты была столько лет, Валера?
- В Перекатах, - она пыталась шутить, но едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
- Я кофе поставила... Будешь пить?
Лютров кивнул, и она убежала на кухню. Он накинул халат, поглядел на небо. Далеко в поднебесье проносились легкие облака, из тех, что не мешают работе.
- А хорошо быть женой! - крикнула она из кухни. - Ходишь по квартире, командуешь, ругаешь всякие мужские вещи... Мне идет?
Повязанная подобием передника, с румянцем на скулах, с открытой улыбкой удачливого человека, она и не догадывалась, как была хороша. Веселое настроение удивительно шло к ней. А что не шло?..
Он встал рядом с ней, положил руки так, чтобы не дать ей спрятать лицо, поглядел в глаза - они тоже норовили спрятаться от него, как от свидетеля минувшей ночи.
- Не жалеешь?
- Не-а...
Она принялась теребить пальцами борта его халата.
- Я ведь совсем не понимала, правда... Просто для тебя хотелось. Шла и думала: будь что будет! А как выпила коньяка... Баба пьяна - вся чужа, как говорит бабушка...
- Значит, мы будем вместе?
- Мужем и женой?.. А ты... теперь захочешь?
- Валера, что с тобой?..
Ни с того ни с сего, как ему показалось, она уткнулась лбом в его грудь и разрыдалась. Только тогда Лютров понял, насколько разно то, что случилось с ней и что с ним. Он прижал к себе ее голову, ласково поглаживал ее, и без конца повторял вдруг пришедшие на память мамины слова: "Капелька моя..."
Провожая ее на Каменную набережную, он думал, как хорошо бы, как нужно сегодня никуда не ехать, никуда не выходить, посидеть с ней дома, весь день, приласкать, успокоить.
Чтобы не звонить к ней на работу, он дал ей ключи от квартиры и три вечера подряд заставал Валерию дома.
Ей все нравилось у него - мебель, книги, старинные часы, большая ванная комната, ружья на стене в спальне и шкура гималайского медведя.
Поднимаясь в лифте, Лютров гадал, застанет ли он ее на этот раз, и чем ближе поднимался к своему этажу, тем больше волновался. Волнение переходило в спокойную радость, если в ответ на его звонок слышалось шлепанье тапочек и доносилось из-за двери:
- Это ты?
А затем уж открывалась дверь, и она висла у него на шее. Валерия была далеко не легкой, и он изрядно напрягался, чтобы удержать ее, но радости от этого не уменьшалось.
- Что, соскучился? - спрашивала она, делая ему рожицу, затем тыкалась губами в щеку, велела мыть руки и бежала на кухню готовить ужин.
...Иногда по вечерам к Лютрову по старой памяти приходил Шурик, чтобы посмотреть "большой хоккей на большом экране", и Валерия принималась с таким удовольствием потчевать парнишку чаем и пирожными, что у Лютрова саднило на душе.
"Боже, неужели случится это, и она родит мне сына, - думал он, глядя на них. - И я увижу их вдвоем, услышу их голоса, смех, и все это будет принадлежать и мне?.."
Позднее, сидя перед зеркалом в мохнатом халате, она вдруг спросила:
- Отчего ты такой?
- Какой?
- У тебя измученные глаза. Я еще раньше заметила.
- Наверное, устал...
- Нет.
- Нет?
- Ты не хочешь говорить правду.
Она быстро поднялась и подошла к нему, с каким-то новым выражением взглянула ему в глаза.
- Я знаю.
Привычно, скользящим движением оплела руками его шею, прислонилась головой к плечу и минуту молча стояла так, а он боялся пошевельнуться. Боишься говорить... что хочешь сына?
- Куда мне...
- Скоро тебе нужно будет только захотеть... Ты все будешь решать сам. Ведь осталось совсем немного?
- Вот освобожусь и... тогда?
Она кивнула. Он понял это по тому, как она шевельнула головой у него на плече.
Первоначальный замысел разработчиков предусматривал затормаживание штурвала автоматом дополнительных усилий на границе допустимых перегрузок: возрастающее сопротивление колонки рукам летчика должно восприниматься как предупреждение об опасности.
После трех полетов Лютров пришел к выводу, что эти гарантии недостаточны, и обескуражил разработчиков отрицательным отзывом.
- Во-первых, штурвал нетрудно протянуть через все эти пульсирующие остановки. Во-вторых, настройка автомата не предусматривает его подключение на виражах, где с не меньшим успехом можно развалить машину...
У ведущих инженеров бригады автоматики КБ были недовольные лица. Согласиться с летчиком - значило для них перечеркнуть часть уже проделанной работы, что-то начинать делать заново.
- Алексей Сергеевич, - возражал ему один из руководителей бригады,- на виражах до сих пор прекрасно справлялись пружинные загружатели: при больших дачах штурвала - большие усилия. Чтобы выйти за допустимые перегрузки, нужно преодолеть весьма ощутимое сопротивление пружин... Долотов считал это вполне достаточным сигналом и дал прекрасную характеристику работе пружинных загружателей на виражах.
- Что годится Долотову, не годится рядовому летчику. В полете с боевым грузом на борту нет времени гадать, ощутимо, нет ли сопротивления пружинных загружателей.
Инженеры из группы автоматики не уступали. Несколько дней они добивались от Данилова разрешения провести полет на виражи, уверенные в своей правоте. Данилов потребовал решение методсовета и после его согласия подписал полетный лист.
...Лютров ввел "девятку" в крен, насколько позволяли рули, а затем энергично взял штурвал на себя. Машина послушно сменила направление полета. Опасаясь чрезмерных перегрузок, он предупредительно отвел штурвал от себя, но перегрузки продолжали расти, превышая ограничения. Реакция машины на обратную дачу штурвала пришла с запозданием, а затем и отрицательная перегрузка ушла за пределы ограничений. "Девятка" перестала слушаться... Так неожиданно для себя и для инженеров КБ Лютров ввел самолет в раскачку, послужившую причиной катастрофы "семерки".
Зажав штурвал в нейтральное положение по усилиям, он все-таки не очень верил в однозначность принятого решения. Выждать, как бы ни было нестерпимо бездействие, выждать! Это было насилие над собой, укрощение многолетних навыков, ставших второй натурой... Он понял теперь, каково было Жоре Димову.
- Приготовиться к катапультированию!
Видел бы он лицо Витюльки в эту минуту. Отлично понимая, что Лютров не мог, занятый самолетом, сделать то же, Извольский притворился, что не слышал команды.
Лютров ждал, сработают ли демпферы тангажа, справятся ли?
Почувствовав, что колебания затухли, он не сразу поверил, как если бы происшедшее было лишено здравого смысла. Но раскачка прекратилась, он вывел "девятку" из крена и взял курс на аэродром.
