Вот каков был милостивый нрав сей принцессы, что с должной мягкостью и добротою выполнила тяжкую свою задачу, посвятив моего брата в печальную новость.
Любезные ее речи напоминают мне эпитафию на могиле одной куртизанки, погребенной в Риме, в церкви Санта Мария дель Пополо; на гробнице ее было начертано: «Quaeso, viator, ne me diutius calcatam amplius calces» (Прохожий, ты, кто столько раз меня топтал, давил и тряс, не топочи на сих камнях, оставь в покое бедный прах). По-латыни изречение это более коротко и емко. Но я привожу и перевод для развлечения читателя.
Итак, завершая сию часть, скажу, что нет ничего удивительного в изречении той испанской дамы, услышанном ею от прелестниц, много любивших и любимых, коим нравятся похвалы, комплименты и превозношения, хотя от былой их красоты ничего уж не осталось; самое большое удовольствие, какое вы можете доставить им, — это заверить, что они ничуточки не изменились и не постарели с годами, особливо же от талии и ниже.
Я слышал историю об одной красивой и достойной даме, сказавшей другу своему: «Уж не знаю, какие тяготы принесет мне в будущем старость (а было ей пятьдесят пять лет), но, слава богу, я никогда еще так резво не занималась любовью, как нынче, и никогда еще она не доставляла мне столько услад. Коли оно так будет и впредь, до самых преклонных лет, мне и старость не страшна, и не жалко прожитой жизни».
Итак, относительно любви и любострастия я привел и здесь, и в других суждениях достаточно примеров, не слишком, впрочем, подробно трактующих нынешний сюжет. Обратимся же теперь к другой максиме, говорящей о том, что красота прелестниц наших, от талии и ниже, не вянет с приходом старости.
Разумеется, к сему испанская дама присовокупила множество убедительных обоснований и изящных сравнений, уподобив, в частности, красавиц дам тем величественным старинным прекрасным зданиям, некогда возвышавшимся над всеми остальными, коих даже и руины хранят былую красоту; таких домов множество встречается в Риме — это и великолепные античные дворцы, и роскошные, хотя и разрушенные, палаццо, и грандиозные цирки, и обширные термы, чьи камни свидетельствуют о прежнем величии и по сю пору внушают людям робость и восхищение, ибо даже развалины эти дышат величавой, мирной или грозной красотою; на некоторых из них возведены новые, современные, весьма красивые строения, словно в доказательство того, что старинные сооружения ничуть не хуже, а то и получше нынешних; вообще такое нередко случается в строительстве, когда опытные архитекторы и каменщики, найдя старинные фундаменты, возводят дома прямо на них, ибо предпочитают древние руины новой кладке.
Мне также приходилось видеть красивейшие галеры и корабли, чья новая оснастка ставилась на старинные корпуса судов, долгие годы без дела пришвартованных в порту; они всегда были крепче и устойчивее тех, что изготовляли из свежего леса.
Кроме того (говорила все та же испанка), разве не видим мы высокие башни, коих кровли и верхние зубцы разрушены, искрошены и повреждены ветрами, бурями и ураганами, низ же и основание целы и невредимы? Ибо природа всегда обрушивает гнев свой на верхние части зданий; даже морские ветры и туманы разрушают и изъедают именно верхушки, щадя нижние ярусы, от них скрытые.
Вот так же и многие красивые дамы утрачивают сияющую красу прелестных своих лиц по причине жизненных тягот, холода или жары, солнца или луны или же обильных румян и белил, коими злоупотребляют, думая, будто станут от них краше, а на самом деле только портят кожу; зато нижней части тела достается не сия вредоносная краска, а естественная сперматическая мазь, и потому здесь не страшны ни холод с дождем и ветрами, ни солнце с луною, ибо юбки и платья туда ничего не допускают.
Коли доймет их жара, они всегда сумеют спастись от нее и прохладиться; да и от стужи у них сыщется множество всяких полезных средств. Сколько трудов и ухищрений требуется, чтобы сохранить красоту верхней части, и как легко уберечь нижнюю! Знайте это и, глядя на женщину, чье красивое лицо уже поблекло, не думайте, будто и низ у ней потерпел тот же урон, — напротив, фундамент сей весьма еще крепок и всей красоты отнюдь не утратил.
Мне рассказывали об одной знатной даме, славившейся необыкновенной красотою и большим пристрастием к любви; один из любовников ее отбыл в долгое путешествие и отсутствовал целых четыре года; вернувшись, нашел он даму сильно изменившейся и, взглянув на увядшее ее лицо, проникся к ней таким отвращением и холодностью, что наотрез отказался возобновлять прежнюю связь. Дама и не настаивала, но изыскала способ показаться ему нагою в постели, а именно сказалась однажды больною и, когда он пришел навестить ее (а дело было днем), объявила: «Сударь, мне хорошо известно, что вы отвергли меня из-за постаревшего лица, но убедитесь, что внизу ровно ничего не изменилось!» — и с этими словами обнажила нижнюю половину тела. «Если лицо мое ввело вас в заблуждение, то уж это, надеюсь, не обманет», — добавила она. У Дворянина, который разглядел, что тело дамы осталось столь же гладким и красивым, как прежде, тотчас пробудился аппетит, и он охотно приступил к трапезе, отведав того, что счел было прокисшим и негодным. «Вот как вы, мужчины, заблуждаетесь, — сказала ему после дама. — В другой раз не доверяйтесь обманчивому облику нашему, ибо нижняя часть тела — не чета лицу. Надеюсь, хоть этому я вас, сударь, научила».
Другая дама, подобная вышеописанной, видя, как меняется и блекнет ее лицо, пришла в такой гнев и досаду на него, что не пожелала более видеть его в зеркале, сочтя недостойным любования, и велела девушкам своим причесывать ее без зеркала; зато она непрестанно разглядывала в нем нижнюю половину тела, притом с тем же вниманием и восхищением, коими некогда удостаивала только лицо.
Слышал я еще об одной даме, которая, ложась в постель с другом своим при дневном свете, всегда прикрывала лицо белоснежным платком тончайшего голландского полотна из страха, что вид лица охладит пыл любовника и повредит успехам нижней половины тела, которую ни в чем упрекнуть было нельзя. По этому поводу могу рассказать о другой весьма обходительной даме и шутливом ее ответе мужу, который спросил у нее, отчего волосы на ее лоне не поседели и не сделались так же редки, как на голове. «Ах, что за коварное место! — воскликнула она. — Сколько любовных безумств оно познало, а вот старость его никак не берет. Все мои члены, даже и голова, состарились по его вине, само же оно не меняется ни на йоту, сохраняя и крепость, и упругость, и природный жар, и прежнюю охоту к забавам и утехам, а все хвори да болячки достались другим частям тела, особливо же голове, на коей волосы и поседели, и поредели!»
