Война шла уже несколько месяцев. В середине января под непрерывной бомбежкой был оставлен Президентский дворец, через два месяца пришлось оставить Грозный. Армия президента Дудаева, состоящая большей частью из ополченцев, перешла к партизанским действиям. Лозунг: «Земля должна гореть под ногами оккупантов» — претворялся в жизнь, и она горела. Чеченцы взрывали поезда, мосты, таранили набитыми взрывчаткой машинами штабы и колонны российской бронетехники. И чем дольше продолжались военные действия, тем больше было уверенности в победе.
За Джохаром шла усиленная охота, плакаты с его фотографией и обещанной наградой в 1 миллион долларов, расклеенные на заборах и стенах домов, трепал и уносил ветер. В конце мая 1995 года по селу Ярыш-Марды, где по разведданным ФСК находился «мятежный Президент», был нанесен мощный артиллерийский и авиационный удар. Джохар за два дня перед бомбежкой успел перебазироваться.
Мне с дочкой, снохой и младшим сыном в марте пришлось уехать из Орехово. Бомбили уже и это село. То и дело мы убегали прятаться в подвал, унося вместе с «ага» (люлькой) шестимесячного первенца Дануси. Незадолго перед этим Джохару привезли показать внука. Увидев Дени, он очень обрадовался. Страх, который нам пришлось пережить в машине, когда ее носило из стороны в сторону (совсем рядом стреляла артиллерия), сразу пропал. Дени заснул на его руках, и иногда вздрагивая от глухих ударов, проспал до самого вечера. Ни у кого на руках он никогда не засыпал, только в своей люльке. У Джохара занемели руки, но он только улыбался и так не отдал внука до самого нашего отъезда. Теперь он был от нас отрезан линией фронта.
Выступая по НТВ, Джохар, как всегда, не унывал, смеялся над растерянностью российского правительства, не знающего, как выпутаться из партизанской войны, в которой они увязли надолго. «Что мне делать с такой огромной массой вооруженных людей? Нет, мне нужна война!» — Джохар своим смехом просто уничтожал врагов! Но только тот, кто его хорошо знал, мог сказать, что ему стоил этот смех. «Хоть крови полон рот, честь береги, не сплевывай, чтоб видели враги».
Перед самым нашим отъездом мне удалось перебраться через линию фронта и ранним утром встретиться с Джохаром. Он только что вернулся из очередного ночного рейда и весь светился, дышал утренней свежестью горных вершин, лицо его было розовым, глаза блестели. И сразу начал рассказывать о том, что увидел в весенних горах: «Прекрасна чеченская земля! Жаль, что ты ее сейчас не видела.»
И опять он шутил, снисходительно называя российские спецслужбы ФСК, устроившими за ним охоту, «фанерно-спичечным комбинатом», а депутатов Государственной Думы — «думцами». «А думцы все заседают? Но ничего они сейчас не решают и решить, при всем своем старании, не могут. На нашей крови, как вампир, оживает российская империя!»
Его игра со смертью напоминала мне отчаянный танец смельчаков, которые выходили на площадь Свободы под пикирующими бомбардировщиками, бросая вызов стальной армаде и самой смерти — прекрасные в своей мужественности. «Народ — моя армия», — нередко повторял Джохар, и сам был его неотъемлемой частью.
К тому времени вся наша семья была объявлена в розыск. Не так давно по местному телевидению показали фотографии Даны, Мовсуда и его младшей сестры Зухры, с соответствующими комментариями. Старший брат Джохара, Махарби, всю жизнь проработавший простым таксистом, был уже арестован. Нам нужно было как можно быстрее уезжать, чтобы не стать заложниками Кремля, еще одним способом давления на Президента. Мы уехали из Ичкерии. Трудным был этот путь. А в середине лета у Джохара появился еще один внук, Самад, и маленькая внучка Камила. В Прибалтике через месяц была написана и напечатана в газетах и журналах моя большая статья «Идут бараны, бьют в барабаны…» Я отправила ее по почте знакомым в Москву с просьбой передать в «Известия», но, к сожалению, они ее не получили. Статья вернулась обратно.
Опять я ехала на войну и вспоминала свой сон, в котором моя мама бесшумно поставила возле моей кровати поношенные солдатские ботинки, а потом я целовала «его» глаза, соленые от слез… Я так и проснулась с ощущением соли на губах. Мне было невыразимо жаль Джохара, я чувствовала, как ему одиноко, хотя он постоянно был с людьми. Ведь перед ними он должен был являть собой пример мужества, стойкости и, самое главное, непоколебимой веры в победу даже в те дни, когда горели его любимые села и города, а горькая долгожданная свобода расстреливалась и давилась российскими танками. Бомбы с оглушительным воем неслись на крошечный клочок земли, называемый Ичкерией, и казалось, уже некуда им падать и нечего взрывать. Все сожжено и разбито. На черный обугленный город страшно смотреть. Пустыни вымерших улиц, скелеты обвалившихся домов. Воздух пропитан тошнотворным, сладковато-горьким смрадом. Горечь стояла в горле, проникала во все поры и оставалась глубоко внутри. Каким же чудом в этом аду, где не выдерживали бетонные стены, плавился камень и взрывались дома, могли остаться в живых люди, не защищенные дзотами, бомбоубежищами, броней танков и самолетов? Как сумели они противостоять огромной России?
Сухопутных и десантных войск уже не хватало, с берегов Тихого океана шли подводники, с крайнего Севера, из Якутии — отовсюду призывались войска. Мальчишки призывного возраста скрывались от повесток в армию и бегали по всей матушке России. Их отлавливали, отправляли в дисциплинарные батальоны, сажали в тюрьмы, избивали в воинских частях и насильно, под конвоем, везли на страшную и непонятную войну в Чечню — убивать. Убивать во имя сохранения территориальной целостности России и соблюдения ее конституции. Как сложно определить то, за что российскому парню надлежит умереть. Во Вторую мировую, вставая в полный рост и бросаясь в атаку, кричали: «За Родину-мать!», «За Сталина!», наконец. А теперь что кричать? «За соблюдение самой продажной твари — конституции?» Продажной, потому что она отправляла своих сыновей на лютую смерть ради себя самой, вместо того чтобы защитить их своими законами. На кой ляд создана она в таком случае?
Призывников не хватало. Из тюрем под расписку выпускали уголовников, не отсидевших до конца свои сроки, и отправлялись туда же, на чеченскую бойню, — по другому эту войну уже не называли. Восемнадцатилетние мальчишки, вчерашние выпускники школ, попадали в преисподнюю. В действующей армии, где царили уголовники и их законы, мальчишек избивали, насиловали, превращали в полулюдей. Командиры с бывшими зеками не справлялись. Они получали нищенскую зарплату, которую порой задерживали на несколько месяцев. Чтобы прокормить свои семьи в полуголодной России, начальство продавало военное имущество, оружие перекупщикам в Ставрополье, Дагестане, Чечне. Впоследствии оно попадало к чеченским ополченцам.
