Тася краснеет. Миша впервые упомянул при ней Ларину, о его романе с которой по городу ходили слухи.
– Она… она, наверное, действительно хороша?
– Безусловно, талантливая актриса. Спасла труднейшую центральную роль.
– Тебя часто видят с нею.
– Ну и что из этого? – удивляется Михаил. – Никольская – более профессиональная актриса, понимает меня с полуслова, но тем не менее в театре мне приписали с нею любовные отношения. Наш театр, впрочем, как и многие другие, клуб сплетен. Кому из актрис предложу хорошую роль, значит, к ней неравнодушен. Но творчески разве не понятно?
Тася снова краснеет, сердечко ее волнуется от ревности и к Никольской, и к Лариной, но Миша не может обманывать ее, особенно сейчас, когда на целом свете вместе только они. Сестры Миши далеко, братья, наверное, перебрались за границу. У Варвары Михайловны новый муж. Свои заботы.
– Я рада, что тебе повезло с актрисами, – пытается перебороть ревность Тася.
– Да, – соглашается Миша, – мужской состав слабее. За границу не улетели только слабые актеры, не надеющиеся на работу там.
Тася постепенно успокаивается. Завтра базарный день, и ей надо рано вставать, чтобы перехватить направляющиеся к базару арбы с овощами. Тем более слова Миши в некоторой степени совпадают с рецензией Вокса. Пьесу он ругает за отсутствие архитектоники, скачкообразность действия. Хвалит лишь двух актрис. Наверное, Миша действительно делал ставку на них, чего хватило для роспуска сплетен. Внешне Тася спокойна. Она никогда не ругается с Мишей, но сознание все-таки подтачивает горькая мысль – не бывает дыма без огня. И наверное, не бывает спокойной жизни, даже в самых удачливых семьях. Тася уверяет себя, что верит Мише: он честный, принципиальный, он если даже обижает ее, то не замечает этого, она не может ему не верить, потому что любит его, каким бы он ни был, он умен, безумно талантлив. Она видела его первые пьесы и была в восторге от них. Он далеко не развеял ее восхищение. Он самокритичен. Резко и безоговорочно. Редчайшее качество для творца. И тут она узнает, что у Никольской развивается роман с Воксом. Тасе смешно. Вот почему этот театральный прощелыга похвалил двух актрис, чтобы не концентрировать внимание на своей пассии.
«Миша решил преподать урок Воксу и сам пишет театральную рецензию», – так думает Тася.
– Вокс здесь ни при чем, – улыбается Миша, – у меня накопились раздумья о театральных делах, сложных пьесах, я хочу проверить, верны ли мои оценки. И главное – считаю, что мои замечания помогут режиссеру улучшить пьесу.
Михаил напечатал в местной газете рецензию под названием «Смерть Иоанна Грозного» на одноименный спектакль (позднее нигде не печаталась): «Первое звено в драматической трилогии А. Толстого. Трагедия необузданного повелителя и жалкого раба страстей, истребившего дотла все, что стало на пути к осуществлению больной фантазии, ставшего совершенно одиноким и падающего в конце концов под тяжкими ударами, подготовленными своей собственной рукой.
Колоссальна центральная фигура Иоанна, в которой уживались рядом и истинный зверь, и полный фальши отталкивающий комедиант.
Иоанна играет Аксенов.
От каждой фразы, от каждого движения страшного лица Иоанна веет настоящим актерским искусством, настоящим мастерством.
Только оно и подлинная школа могут подсказать актеру смелое движение жезлом перед фразой:
«Я Шуйского не вижу между вами!»
Или превращение, почти мгновенное, лукавого лицедея, кощунственно прикрывшегося монашеским одеянием, в прежнего страшного деспота.
Аксеновский Иоанн безусловно цельный художественный образ, один из тех, которые нечасто можно видеть.
В роли Годунова А. Толстым создан целый ряд трудных мест, к которым прежде всего нужно отнести те моменты трагедии, где Годунов беспрерывно на сцене, но ничего не говорит. А между тем эти моменты очень важны. Достаточно вспомнить ссылку самого Толстого на дрезденского Квантера, видевшего широкое поле для актерского действия без слов.
Дивову не удалось преодолеть эти трудности, и местами Годунов у него мертвенно неподвижен. Ансамбль в общем безнадежно слаб. Совершенно безжизненны фигуры, окружающие Иоанна. Некоторые сцены трагедии пропадают. О внешней стороне спектакля говорить не приходится. Обстановка убогая».
– Как и при постановке моих пьес, к тому же еще слабых, – вздохнул Михаил, – не зря я их уничтожил. Не сжег, как Гоголь, а порвал, хотя они могли бы вскоре пойти на растопку печки. И Надя в Киеве выбросила остальные экземпляры.
– Извини, Миша, но мне жалко твои первые пьесы, – сказала Тася, – они далеки от совершенства, но нельзя сразу же написать шедевр. Помнишь, как мы смеялись над «Самообороной»? Жутко веселая пьеса. Я получала радость от них. Мне кажется, что хотя бы по этой причине ты должен был бы сохранить их. Это – наша юность, улыбки, переживания, просчеты, но и много хорошего. Я была счастлива, когда ты после спектакля выходил на поклон и публика бешено аплодировала тебе.
– Какая публика, Тася? Какие залы? Какая периферийно пошлая игра актеров? Разве этого я ожидал?
– Мне думается, что ты поспешил, Миша, уничтожив свои ранние пьесы. Мог бы их со временем доделать. Не рви, пожалуйста, эту рецензию, – попросила Тася.
– Ладно, – нехотя согласился Михаил, – пожалуй, в ней есть кое-что необычное. Вырежь и сохрани ее.
– Куда положить? – оглянулась Тася. Серые грязные стены давили на нее. Лежанку соорудили из двух старых козел и досок. Столом служил фанерный ящик из-под папирос. На нем ели и писал Миша. Пару табуреток подарил Пейзуллаев.
– Положить некуда, – улыбнулась Тася. – Но я все-таки найду место. Сделаю папку для вырезок из газет и писем.
Михаил задумался и присел на лежанку.
– Мы здесь жили, Тася. Боролись за Пушкина, Гоголя, Чехова… Я писал пьесы, читал лекции!.. Ты сопереживала мне, и вообще я без тебя умер бы здесь от голода. Жаль, что запретили Пушкинский вечер. Снова постарался Вокс, написал заметку «Опять Пушкин». Я не уверен, что кто-нибудь запомнит мою работу на берегу Терека. Я созидал как умел. А Вокс громил меня как мог. В памяти людей чаще остается не созидающий, а громящий, тем более громящий старый строй. Но ситуация может измениться. Люди поймут, что старое – это не обязательно плохое. Я здесь оставил частицу своей души, Тася, и ты помогала мне выше всяких сил, отпущенных тебе природой. Я не завидую таким людям, как Астахов. Он – временный.
Зарекомендовал себя борцом за пролетарскую культуру во Владикавказе, и, поверь мне, весьма неважную, примитивную и малограмотную, а сейчас заведует Информационным бюро РСФСР в Турции. Доказывает туркам, что они зря пропустили к себе добровольцев и других буржуев, бежавших к ним из Грузии. Их защитил там меньшевик Месхи, у которого послом России был Киров. Они хорошо ладили между собой. Месхи – настоящий интеллигент, гуманный человек. Он был ярым противником насилия. На пограничном пункте у подножия Казбека разоружал военных, а потом их и всех, кто желал, пропускал в Тифлис и далее морем в любую на выбор страну. Он спас жизни десяткам, если не сотням тысяч, лучших представителей русского и своего народа.
