Алексин встревожен. В самые глухие и убаюкивающие часы - уже около пяти утра - у него сна ни в одном глазу. Я, наверное, минут двадцать вздремнул и освежился. Достал портсигар:
- Попыхтим?
- Не могу - во рту горчит.
- Чем-то вы встревожены. У вас ощущение непрочности нашей обороны?
- В переднем крае уверен. А как поведет себя сосед, не подведет?
- Нас прикрывает танковый полк, в конце концов!
- Танкисты хороши при прорыве. Хлынут - только догоняй. В обороне, как правило, осторожничают - берегут машины. Не мешало бы противотанковую батарею выдвинуть на стык.
Я вышел из блиндажа. Над всей дивизией повисло безмолвие, лишь километров на тридцать южнее часто сверкали зарницы - по всему, там бой не остывал даже к рассвету.
Прилег, приложил ухо к кочковатой земле - она дробно подрагивала. Снизу вверх уставился на наш правый фланг и на фоне чуть-чуть посветлевшего неба, как сквозь туманную пелену, нащупал очертания отметки 93,1. Она господствовала над всей местностью, с нее можно далеко достать. Вбежал в блиндаж:
- Вы, Александр Александрович, правы! Успеем?
- Батарея уже перемещается. - Внушительно крупные глаза начальника штаба смотрели на меня.
Спокойный, как будто даже сонный генеральский голос в трубке:
- Устоите?
- Устоим.
- Молодо-бодро, да? Что ждешь?
- Танковый марш с мотопехотой.
Генерал втянул носом воздух, сказал внятно:
- Внуши себе и всем, что на востоке земли для нас нет. "Язык" твой заговорил. Там, за бугром, если не врет, о нашем ночном маневре не догадываются и ничего не знают о запасных позициях. Думаю, что это близко к истине, - значит, инициатива за нами.
- Что этот гауптштурмфюрер искал?
- Себе жизнь зарабатывал. По его вине твои танки вклинились на рубеж "Бранденбурга".
* * *
Рассветало. Небо, к удивлению, голубело; легкий морозец упал на все пространство и прикрыл вчерашние мрачные краски. Колокольня, необстрелянной стеной торчащая перед нами, до того приблизилась, что хоть рукой дотягивайся. Тишина. Никакого движения ни на земле, ни на небе. Что надо было в создавшейся обстановке сделать, сделано. Теперь все зависело от того, как мы сумеем выстоять в этой обманчивой тишине. Шли бесконечные, тяжелые, как бетон, минуты. Одна за одной они укладывались, утрамбовывались в тебе, и ты словно каменел. Я пробирался по ходам сообщений, видел измятые, невыспавшиеся лица солдат, нахохлившиеся спины пулеметчиков, метателей гранат, согревавших руки собственным дыханием, артиллеристов, застывших у пушек. А солнце поднималось выше и выше, и его лучи уже не скользили по тонким льдинкам луж, а сверлили их насквозь. Где-то рядом журчал ручеек. На НП за перископом я мог наблюдать, не боясь быть обнаруженным, - солнце било в спину. Там, где вчера шли бои, - никого. Лишь в ярком свете рождавшегося дня чернели, как гробы, сгоревшие танки.
Штурм начали с воздуха. Преодолевая озноб и предательское оцепенение, до боли сжимая телефонную трубку, приказываю начальнику артиллерии:
- Зенитным батареям огня не открывать. Быть готовым к отражению танкового натиска.
Тяжелые тупорылые бомбы вспахивали землю, вздымая ее до такой высоты, что солнце поблекло. Багровый огонь бушевал еще далеко от нас. Второй эшелон "юнкерсов" уже повис над нами; завизжало воздушное пространство, земля со стоном вздрагивала то справа от НП, то слева. Поднятый в небо лафет полковой пушки грохнулся рядом.
- Танки! - закричал наблюдатель.
Дым, плывущий вдоль линии фронта, скрывал дали. Когда он исчез, увидели три движущиеся черные колонны, подминавшие под себя поле вчерашнего боя. Расходясь веером, на больших скоростях, без единого выстрела, они надвигались на дивизию. Противотанковые пушки соседа справа нетерпеливо открыли огонь. Головная машина развернулась вокруг собственной оси и раскололась на части. Я переполз воронку с луковым запахом и свалился в ход сообщения, ведущий на НП Горбаня. Его небольшая плотная фигура прилипла к перископу, а левая рука была поднята, готовая к решительному взмаху. Я с силой опустил ее. Горбань зло скосил на меня глаза.
- Не спеши, вытерпи еще метров триста. Вытерпи, Горбань!
Слегка раздвинув маскировку на бруствере, я выставил бинокль. Танки, расчленяясь по фронту и снизив скорость, ударили из орудий.
- Теперь время. Огонь!
Со свистом взлетели сигнальные ракеты, и наша до предела напряженная готовность сорвалась, как сжатая пружина. Десятки орудий рявкнули в одно мгновенье. Залп. Залп...
В потускневшем небе шел многоэтажный воздушный бой, а в километре впереди, дико мигая красноватыми языками, словно самосжигаясь, пылали эсэсовские танки. Как бы сдуваемые невидимой силой, молниеносно исчезали на башнях громаднейшие белые кресты.
Из-за наших спин купами взвивались с поджатыми пылающими хвостами реактивные мины и обрушивались на немецкую мотопехоту, мятущуюся за горевшими танками. Солдаты выпрыгивали из них, сбивая с себя огонь.
Наша мощная артиллерия, преграждая дорогу фашистскому резерву, над высотами воздвигла огневой заслон. Через десять минут полки дивизии с танковыми частями в авангарде начали наступление на Местегне.
В двенадцать ноль-ноль я поднялся на колокольню.
* * *
Серое небо сеет дробный дождик. Переувлажненная земля глухо вздрагивает от взрывов гаубичных снарядов. Полк топчется в грязи в старом мадьярском селе Местегне. Ни одной живой хатенки, ни единой живой души без ружья. Пустые банки от американских и немецких консервов гремят под ногами. Ветер гоняет обрывки газет на русском и немецком языках. Может быть, десять, а то и все двенадцать раз село переходило из рук в руки. Мы дрались за колокольню, а южнее нас отборные немецкие дивизии все еще рвались к Капошвару с сумасшедшим упорством. Поля и виноградники усеяны подбитыми горелыми танками и машинами. Незахороненные трупы мокнут под дождем. Дни и ночи сливаются в одну нескончаемую битву...
В этом проклятом Местегне бои идут с переменным успехом. В некоторых ротах осталось всего по одному офицеру. Позавчера убили замполита. Пополнения все нет и нет. Мы держимся из последних сил, то отжимаясь от колокольни, то захватывая ее вновь. То я на ее верхотуре приказываю тянуть телефонный кабель и устраиваюсь здесь со своим наблюдательным пунктом, то командир полка из эсэсовской дивизии "Бранденбург". Кто хозяин колокольни тот и хозяин местности на много верст вокруг.
Лишь ночами на час-другой покидаю свою высоту и отдыхаю в подвальчике разрушенного дома.
* * *
Вчера перед полком появилась неуловимая "пантера". Она лавировала меж скирдами соломы. Покажется там, где не ждешь, бабахнет прямой наводкой - и поминай как звали. Уже потеряли два орудийных расчета.
