Я посмотрела, как бармен подливает ей в стакан, и направилась к ней. Она сидела, ссутулившись, и выглядела бесцветной и изношенной, хотя ей было немногим больше тридцати. Стареющая женщина скользнула по мне глазами, но слегка вздернула брови, когда я представилась и спросила, могу ли присесть рядом.
Она пожала плечами.
— Здесь свободная страна, как утверждают. Интересно, с чего это вы решили снизойти до нас, миссис Чаплин II. Что будете пить?
В следующие полчаса она в свойственной ей медлительной манере подкалывала меня, саркастически поздравляла с присвоением имени Чарли, о чем в некоторых газетах написали: «Вторая Золотая Лихорадка», и сообщила, что если я пришла посмотреть на неудачницу и предложить свою помощь, то лучше мне убираться в свой роскошный район, поскольку она ни в чем не нуждается.
Я была терпелива и не придала значения оскорблениям. Я старалась не вести себя покровительственно, поскольку ничего подобного и не ощущала. Только поняв, что оставаться рядом с этой несчастной, мрачной женщиной больше неуместно, я поняла, и то, зачем на самом деле приходила. В своем отчаянном стремлении избавиться от призраков, мучивших меня, я думала о ней как о единственной женщине, которая понимает Чарли так, как я. Я пришла к этой усталой, потерянной и, наверное, неисправимой женщине в надежде найти у нее ключ к собственному спасению!
Я хотела дать ей денег, все, что у меня было, но не осмелилась. Когда я поднялась, чтобы уйти, она посмотрела на меня.
— У вас ведь два сына от Чарли? Я видела их фотографии в журналах. Красивые. Хорошие мальчики?
— Да.
Она печально кивнула.
— Считайте, что вам повезло. У меня был ребенок от Чарли, слышали, наверное? Он прожил три дня и умер. Чарли тяжело это пережил. Забавно: единственное, что я помню о Чарли, это, как он плакал, когда ребенок умер.
Я попыталась сказать что-то, но она подняла свой стакан и мягко скомандовала:
— Отправляйтесь домой, леди. А благотворительностью займитесь в каком-нибудь другом месте.
Работа в «Кафе Депарее» закончилась вместе с моей способностью быть трезвой и трудоспособной во время шоу. Глэдис старалась прятать от меня каждую бутылку, которую могла найти, но я неизменно оказывалась умнее; я всегда знала больше потаенных мест, чем она. Мы ездили по провинции и выступали перед хорошей дружественной публикой, но теперь я вела себя, как дрессированное животное, выполняя все, что от меня требовалось и не заботясь об аплодисментах, как Милдред.
Прежде чем отправиться в Шотландию, мы вернулись в Лондон. Глэдис горячо настаивала на отмене тура:
— Зачем это тебе нужно? Ты смертельно устала. Ты буквально ходячий скелет. Ты просто загнешься, если не отдохнешь хорошенько.
— Все будет хорошо. Я должна выступать. Я дала слово.
В ночь накануне пасхального воскресенья я погрузилась в свой привычный алкогольный ступор, но через несколько часов поднялась из постели. Сердце так билось, что, казалось, готово выскочить из груди. Я кинулась к Глэдис с криком:
— Немедленно в больницу. Я умираю!
Она выпрыгнула из постели и принялась искать одежду, пока я металась, словно дикое животное в клетке. Каждый нерв во мне дрожал, я не могла ждать. Я выскочила из ее комнаты, из гостиничного номера и нажала кнопку лифта в коридоре. Но и лифта я не могла дождаться. Я нашла лестницу и помчалась вниз пролет за пролетом, перепрыгивая через три-четыре ступеньки. Я выбежала через холл гостиницы и рванулась в крутящуюся дверь, и, оказавшись на сырой, холодной улице, заметила, что там никого нет, а на мне только ночная рубашка. Хотя это была глубокая ночь, появились люди, готовые помочь, но я могла только кричать из последних сил:
— Глэдис! Глэдис! Глэдис!
Она вылетела наружу и набросила на меня пальто, ворча, что я простужусь до смерти. Кто-то вызвал для нас такси. Мы сели в него, и, приказав водителю вести нас в больницу, Глэдис обняла меня и принялась утешать: «Все будет хорошо, Капитан. Все будет хорошо». Сердце стучало, как барабанная дробь, и меня отчаянно трясло.
Из-за Пасхи в больнице оказались только неопытные врачи. Один из них взял меня под руку, когда я попыталась пройти мимо него, и вместе с другим врачом повел в приемную. Глэдис последовала за нами, рассказывая все, что знала, чтобы объяснить этот необъяснимый приступ. Я сопротивлялась, когда меня укладывали на белый стол, и кричала, умоляя защитить меня от тех, кто пытается меня отравить.
Они сделали мне успокоительное, которое начало действовать практически сразу. Не знаю, сколько времени я провела на столе, но я была относительно спокойна, когда один из них сказал Глэдис:
— Это нервное истощение. Она перегружена стимуляторами — слишком много алкоголя, по-видимому. Ей нужно остаться здесь на ночь, а потом ей сделают полное обследование.
Глэдис была полностью за. Но я — нет. Чувствуя себя намного лучше и в глубине души страшась того, что мне могут сказать доктора, я поднялась, улыбнулась и сказала:
— Не будут ли господа так любезны оставить леди и дать ей возможность одеться? Я чувствую себя уже хорошо и вполне способна держаться на ногах.
Они возражали, и Глэдис громче всех. Я настаивала и победила. Глэдис, шумно выражая протест, повезла меня обратно в отель, где я поняла, что готова заснуть. Что эти докторишки могли знать об истории физической и душевной болезни Литы Грей Чаплин? Конечно, это сердцебиение было предупреждением со стороны моего изношенного организма; это и без докторов было понятно. И я прислушаюсь к этому предупреждению — пообещала я себе. Я должна поспать, но в отеле, а не на больничной койке, на которой, возможно, кто-то когда-то даже умер.
Несколько дней я была под впечатлением, пока делались последние приготовления для поездки по Шотландии. Я не пила ничего, за исключением красной микстуры, которую мне выписал один из врачей в качестве седативного средства, и мои нервы были в лучшем состоянии, чем когда-либо за все время, как я покинула США. Глэдис по-прежнему была против поездки. Я же настаивала, что эта работа встряхнет меня. Ей пришлось признать, что теперь здоровая краска вернулась к моим щекам.
Тесные театры в Абердине и Эдинбурге уступали «Депарее», но публика была очень доброжелательна и я старалась из всех сил.
Теперь я почувствовала себя такой здоровой, что начала снова пить.
Не слишком много. Вино и пиво. Разве это алкоголь? Так я начала утолять жажду или голод — в зависимости от того, какое объяснение казалось более убедительным, — вином и пивом. Глэдис это не слишком радовало, но даже она вынуждена была признать, что это вполне терпимо в сравнении с тем, как я издевалась над собой раньше.
