И другой – полный выход из-под политического контроля нашей военной политики и военного строительства.
Я имею в виду и количество вооружений и вооруженных сил, и программы создания новых вооружений, и военные доктрины. Не в том смысле, что армия перестала подчиняться политическому руководству. Нет, командовало оно. Но военное и военно-промышленное ведомства подсказывали ему решения. И поэтому военная политика, вырабатывавшаяся и осуществлявшаяся под покровом тайны, вне демократического контроля, переставала служить инструментом внешней политики, обретала самостоятельность, даже начинала объективно диктовать свою волю политикам и дипломатам. Естественно, разрядка не могла долго выдерживать такого положения вещей.
В эти расставленные самими себе ловушки мы угодили во второй половине семидесятых годов, притом в весьма неблагоприятной для страны обстановке. Уже в силу того, что сам ход развития международных дел вывел на новый уровень требования общественности к политике, поднял планку нравственности в международном поведении государств. В результате многое из того, что испокон веков практиковалось и даже считалось нормой, стало восприниматься как вызов мировому общественному мнению, начало провоцировать его острую реакцию. Это относится, в частности, к любым актам военного вмешательства в дела других государств, что достаточно ясно показало отношение общественности к агрессии США в Юго-Восточной Азии, во Вьетнаме. И еще острее эта реакция стала в отношении актов военного вмешательства, когда они совершаются в обстановке разрядки международной напряженности да еще державой, взявшей на себя серьезные обязательства и военного характера, и в области защиты прав человека, закрепленные, в частности, Заключительным актом, подписанным в 1975 году в Хельсинки.
Застой в апогее (1975–1982)
Если предъявлять к развитию своего общества очень высокие требования, мы можем считать застойным периодом все годы между смещением Н.С. Хрущева и смертью Л.И. Брежнева. В течение этих лет – как-никак восемнадцати – не было у нашего общества больших взлетов, отложившихся в исторической памяти этапов общего подъема. Вместе с тем по таким меркам застойной была и немалая часть «славного десятилетия», когда во главе партии и государства стоял Хрущев. Да и некоторые другие периоды нашей истории.
Если же исходить из того, что после сталинской диктатуры мы были обречены на очень сложную, тяжкую полосу истории, когда общество должно было, преодолевая неимоверные трудности, освобождаться от рабства, то лучше применять более конкретные критерии, учитывая бремя исторического наследия и особенности общества, сформировавшиеся в годы сталинщины. Тогда эти восемнадцать лет, возможно, предстанут не такими однозначными, одинаково грязно-серыми. Вторая половина шестидесятых и начало семидесятых годов, когда стали проводиться в жизнь реформа в промышленности и некоторые важные решения на селе, были, в частности, периодом довольно успешного развития народного хозяйства. А с конца шестидесятых до середины семидесятых годов (пожалуй, даже несколько дольше) во многом благодаря нашей внешней политике удалось добиться заметной разрядки международной напряженности, что привело к ощутимой нормализации советско-американских отношений и позитивным сдвигам в Европе.
Конечно, и в эти годы развитие событий протекало неровно, в борьбе, а на некоторых направлениях – в частности, в идеологии, в духовной жизни общества – были сделаны шаги назад, в чем-то мы топтались на месте. Да и на международной арене происходили не только позитивные перемены, но и обострения конфликтов и кризисов. Тем не менее я считаю, что в самом периоде, последовавшем за октябрьским пленумом 1964 года, следует различать два этапа. Первый был прямым продолжением предыдущего, «хрущевского», периода развития нашего общества. Когда оно в непрекращавшейся, временами обострявшейся борьбе, трудно, часто методом «проб и ошибок» искало выход из тупиков, в которые зашло в экономике, внешней политике и внутренних делах. И где-то этот поиск приносил успехи, как правило, к сожалению, оказывавшиеся временными – общей концепции обновления, освобождения от деформаций прошлого у нас не было, как не было и понимания масштабов и сложности этой задачи. А где-то поиск был вообще неудачным, и нам приходилось платить за это дорогую цену. Но движение не прекращалось, как не останавливался и поиск. А значит, это еще не было застоем в подлинном смысле этого слова.
Он по-настоящему взял верх в середине семидесятых годов. К этому времени, видимо, себя исчерпал тот потенциал движения вперед, который наше общество пронесло через тяжкие годы сталинщины. И заряд новой энергии, высвобожденный XX съездом КПСС и, к сожалению, усердно гасившийся в последующие годы. Пришедшее к власти в 1964 году руководство в сфере политики даже не пыталось искать пути к обновлению. А в экономике реформа прожила очень недолго и вскоре сменилась самым пышным за нашу историю расцветом привычных административно-командных, бюрократических стиля и методов хозяйствования.
Эти процессы упадка нашли свое поистине символическое выражение в личной участи руководителя. В декабре 1974 года Л.И. Брежнев заболел, и с тех пор в течение восьми лет наша страна жила в ненормальных, едва ли имеющих прецеденты условиях с угасавшим на глазах всего мира руководителем, уже неспособным удовлетворительным образом выполнять свои функции. И это в условиях, когда во всех своих основных чертах сохранилась структура политической власти, унаследованная от сталинских времен и предусматривавшая принятие решений по всем сколь-нибудь важным вопросам на самом высоком уровне – «человеком номер один». Существовавшие механизмы, традиции и реальная политическая обстановка практически исключали возможность «нормальной» замены лидера. Да и кем было его заменять, если, еще раз повторю, рассматриваться в качестве возможных преемников вплоть до мая 1982 года[26] могли лишь Суслов, Кириленко, Гришин и Черненко? Такая «безальтернативность» отнюдь не случайна. Механизмы, созданные еще в период культа личности, не только концентрировали власть в руках руководителя, но и последовательно и целеустремленно «выбивали» большую часть его возможных соперников уже на очень дальних подступах к власти.
Что касается самой болезни Брежнева, то многого я здесь сказать не могу – тогда это был большой государственный секрет. А потом как-то я не решался расспрашивать врачей, в частности Е.И. Чазова, может быть, даже просто из уважения к врачебной тайне. Но вот то, что я знаю. В декабре 1974 года на военном аэродроме близ Владивостока, только успев проводить президента США Д. Форда, Л.И. Брежнев почувствовал себя плохо. Дело было настолько серьезным, что отменили посещение города, где уже вышли на улицы люди для торжественной встречи. Больного усиленно лечили прямо в специальном поезде, которым он с американским гостем прибыл на военно-воздушную базу и должен был ехать во Владивосток. На следующий день Брежнев, несмотря на состояние здоровья, отправился в Монголию, где должен был выступать на съезде. А вернувшись оттуда, долго и тяжело болел. Настолько долго, что это дало почву первой волне слухов о его угасающем здоровье. С этого момента Брежнев прожил и, добавлю, «процарствовал», хотя далеко не всегда проуправлял, еще восемь лет.
