Шебалдин, «директор городского кредитного общества, славившийся своей любовью к литературе и сценическому искусству». «Звали его в городе мумией, так как он был высок, тощ, жилист и имел всегда торжественное выражение лица и тусклые неподвижные глаза. Сценическое искусство он любил так искренно, что даже брил себе усы и бороду, а это еще больше делало его похожим на мумию» («Учитель словесности», 1894).
Шелестов, владелец дома и фермы, отец Манюси. «Буду говорить с вами не как отец, а как джентльмен с джентльменом. Скажите, пожалуйста, что вам за охота так рано жениться? Это только мужики женятся рано, но там, известно, хамство, а вы-то с чего? Что за удовольствие в такие молодые годы надевать на себя кандалы?» («Учитель словесности», 1894).
Шелестова Мария, Манюся, невеста, потом жена Никитина, младшая дочь Шелестовых. «Он взглянул на ее шею, полные плечи и грудь и вспомнил слово, которое когда-то в церкви сказал бригадный генерал: розан» («Учитель словесности», 1894).
Шестикрылов Петр Сергеич, мировой судья. «Человек он добрый, образованный, услужливый такой, но… не годится! Не умеет по-настоящему судить» («Интеллигентное бревно», 1885).
Шипучин Андрей Андреевич, «председатель правления N-ского Общества взаимного кредита, нестарый человек, с моноклем» («Юбилей», 1891).
Шипучина Татьяна Алексеевна, жена председателя правления, 25 лет. «Кланяются тебе мама и Катя. Василий Андреич велел тебя поцеловать. (Целует.) Тетя прислала тебе банку варенья, и все сердятся, что ты не пишешь. Зина велела тебя поцеловать. (Целует.)» («Юбилей», 1891).
Ширяев Евграф Иванович, «мелкий землевладелец из поповичей». «…Вдруг вскочил и изо всей силы швырнул на середину стола свой толстый бумажник, так что сшиб с тарелки ломоть хлеба. На лице его вспыхнуло отвратительное выражение гнева, обиды, жадности – всего этого вместе» («Тяжелые люди», 1886).
Ширяев Петр Евграфович, старший сын, студент. «Он был так же вспыльчив и тяжел, как его отец и его дед протопоп, бивший прихожан палкой по головам… Он не обвинял отца, не жалел матери, не терзал себя угрызениями; ему понятно было, что все в доме теперь испытывают такую же боль, а кто виноват, кто страдает более, кто менее, Богу известно…» («Тяжелые люди», 1886).
Шкворень Кузьма, Кузя, «длинноногий мужик лет 30-ти, просидевший месяц в арестантской», «вешаный», «вредный член общества». «Ефрем раньше во всю свою жизнь не видал таких лиц. Бледное, жидковолосое, с выдающимся вперед подбородком и с чубом на голове, оно в профиль походило на молодой месяц; нос и уши поражали своей мелкостью, глаза не мигали, глядели неподвижно в одну точку, как у дурачка или удивленного, и, в довершение странности лица, вся голова казалась сплюснутой с боков, так что затылочная часть черепа выдавалась назад правильным полукругом» («Встреча», 1887).
Штенберг фон, Михайло Михайлыч, студент института путей сообщения, 23–24 лет, барон, походивший «на обыкновенного российского подмастерья» («Огни», 1888).
Шумина Надя, 23 года. «Она пошла к себе наверх укладываться, а на другой день утром простилась со своими и, живая, веселая, покинула город, как полагала, навсегда» («Невеста», 1903).
Шумина Марфа Михайловна, бабушка, «очень полная, некрасивая, с густыми бровями и усиками». «Ей принадлежали торговые ряды на ярмарке» («Невеста», 1903).
Шумина Нина Ивановна, мать Нади. «Мать, с волосами, заплетенными в одну косу, с робкой улыбкой, в эту бурную ночь казалась старше, некрасивее, меньше ростом. Наде вспомнилось, как еще недавно она считала свою мать необыкновенной и с гордостью слушала слова, какие она говорила; а теперь никак не могла вспомнить этих слов» («Невеста», 1903).
Шумихина Анна Федоровна, «подвижная, голосистая и смешливая барынька лет тридцати, здоровая, крепкая, розовая, с круглыми плечами, с круглым жирным подбородком и с постоянной улыбкой на тонких губах» («Володя», 1887).
Щербук Павел Петрович, отставной гвардии корнет, помещик, сосед Войницевых, «друг первейший его превосходительства покойничка генерала… кавалер, гость и кредитор» («Безотцовщина», 1877–1881).
Щипцов Михаил, Мишутка, Шут Иванович, актер, «благородный отец и простак, высокий плотный старик, славившийся не столько сценическими дарованиями, сколько своей необычайной физической силой» («Актерская гибель», 1886).
Щупкин, учитель уездного училища.
«– Оставьте ваш характер, – говорил Щупкин, зажигая спичку о свои клетчатые брюки. – Вовсе я не писал вам писем!» («Неудача», 1886).
Юлия Васильевна, гувернантка.
«– Разве можно быть такой размазней? – Она кисло улыбнулась, и я прочел на ее лице: можно!» («Размазня», 1883).
Ягич Владимир Никитыч, Володя большой, полковник. «Несмотря на свои 54 года, он был так строен, ловок, гибок, так мило каламбурил и подпевал цыганкам… теперь старики в тысячу раз интереснее молодых» («Володя большой и Володя маленький», 1893).
Яков, школьный сторож, «старик лет семидесяти, без зубов». «Дети должны кормить стариков, поить… чти отца твоего и мать, а она, невестка-то, выгнала свекра из собственного дома» («В овраге», 1900).
Ярцев Иван Гаврилыч, магистр химии. «…Кончил филологический факультет, потом поступил на естественный; преподаватель в реальном училище и в гимназии… здоровый, крепкий человек, черноволосый, с умным, приятным лицом… занимался еще у себя дома социологией и русскою историей и свои небольшие заметки иногда печатал в газетах» («Три года», 1895).
Ять Иван Михайлович, телеграфист. «Я должен вам выразиться, господа… Превосходно, очаровательно! Только знаете, чего не хватает для полного торжества? Электрического освещения, извините за выражение! Во всех странах уже введено электрическое освещение, и одна только Россия отстала» («Свадьба», 1889).
Яша, лакей Раневской, молодой человек. «Любовь Андреевна! Если опять поедете в Париж, то возьмите меня с собой, сделайте милость. Здесь мне оставаться положительно невозможно… страна необразованная, народ безнравственный, притом скука, на кухне кормят безобразно, а тут еще Фирс этот ходит, бормочет разные неподходящие слова…» («Вишневый сад», 1904).
Воспоминания современников
