А в дороге чего только не случалось с нами!
Помню, как-то ночью трясемся по разбитой дороге, и вдруг я слышу глухой стук, падаю, стараясь при этом уцепиться за что-нибудь. Под руки попадается не то провод, не то веревка. Опомнилась и не соображу, где я. А лежу я на кабине грузовика, но кабина почти у земли, в яме. А кузов где? Кузов наверху, надо мной.
Где же девчата? Нас наверху было трое. А, вот они где! Барахтаются в грязи, встают, слава Богу, живые.
Шофер, слышим, кричит из кабины: «Девчата, вы живы? Где вы?» Отвечаем: «Здесь мы, здесь!» Открыть дверцу кабины он не может, заклинило. Через разбитое стекло кое-как вылазит. С ним в кабине сидел наш офицер-интендант. Спросонья и от страха он слова сказать не может, но тоже цел. Обошлось.
Колонна, следовавшая за нами, остановилась. Помогли вытащить машину, и опять дороги… дороги… дороги… Впереди бой. Видны вспышки на небе, слышатся глухо отголоски канонады и отдельные взрывы. Все обычно. Мы на фронте.
Вспоминается многое. Случилось опять же в дороге и еще одно событие, которое едва не окончилось для нас трагически.
Ехали вроде мы по нормальной дороге, даже почему-то не разбитой. Опять же ночью. Не помню, то ли луна освещала, то ли снег дорогу подсвечивал. А что для шофера может быть лучше: дорога просматривается хорошо, ни ям, ни ухабов.
Ехали на довольно большой скорости. Наша машина возглавляла колонну. Мы, девчата, как всегда, наверху. И вдруг я почувствовала какую-то тревогу, ничем пока не обоснованную. Вглядываюсь вперед, в дорогу, и она мне показалась какой-то странной, нежизненной, что ли. Совсем ненаезженной. На ней не видно ни одного следа. Стало жутко, как-то нехорошо на душе. Почудилось, будто едем в какой-то неизведанный край, таящий опасности. Девчата тоже почувствовали неладное, стали оглядываться по сторонам. От страха я нервно забарабанила по крыше кабины. Шофер резко затормозил, так что мы чуть не вывалились из машины, высоко подпрыгнули и попадали друг на друга.
Наш шофер выскочил, побежал назад навстречу идущим за нами машинам, замахал руками, чтобы остановились. Колонна затормозила. Мы сидим, ничего не понимая. Ребята побежали куда-то вперед, мы тоже выскочили и побежали за ними. И что же видим? Впереди, метрах в 30, глубокий овраг, а на дне его рухнувший мост.
Эта опасность была реальной еще и потому, что дорога шла на подъем и никакого оврага шофер не увидел бы, пока вплотную не подъехал к пропасти. Так что мы были, так сказать, на волосок от смерти.
После тяжелых, длительных переездов хотелось подольше остаться в каком-нибудь населенном пункте — отдохнуть. Удавалось такое не часто. Война подходила к концу, и продвижение наших войск было стремительное.
На отдыхе старшина нас жалел и никаких строевых занятий не устраивал. Мы, девчата, были освобождены от этого, но ребят наших он гонял по всем правилам. Мы же, пользуясь его поблажками, часто нарушали «уставные отношения» и шутили с ним при каждом удобном случае.
Самый любимый человек у нас в роте — повар Филипп. Балагур и весельчак. Шутки и прибаутки сыпались из него, как из рога изобилия. Был толстенький, маленький, быстрый и проворный.
Надо сказать, что повар в воинской части, почти на передовой, это совсем не то что повар, допустим, в заводской столовой. Тут умением сварить борщ или кашу не обойдешься. Требуются другие качества. У нашего Филиппа они были. Он умел все.
При артобстреле, при сильном проливном дожде, в пустом поле или в лесу наш Филипп, быстро сориентировавшись на местности, находил для своего «орудия»-кухни удобное местечко, и, несмотря ни на какие трудности, она вовремя распространяла аппетитные запахи и поднимала настроение. Мы были уверены: если Филипп с нами, то, что бы ни случилось, что бы ни происходило вокруг, с голоду не помрем.
Кухня — это огромный котел, вмонтированный в печку. Это сооружение прицеплялось к грузовику. Котел укреплялся на довольно высокой подставке. Филипп с огромным половником-черпаком взбирался к котлу по лесенке несколько раз в день. И по строгому распорядку дня он изо всех сил бил по котлу этим железным пудовым половником. Мы говорили: «Колокол звонит!» — и, хватая котелки, бежали к котлу. Один за другим подходили к Филиппу, протягивая вверх свои котелки. Он их брал, наливал борщ или накладывал кашу. Еда была однообразной, но готовил он очень вкусно! Борщ по красоте своей и по вкусу мог вполне претендовать на первое место в любом ресторане. А каша! Кусочки сала или мяса, поджаренные с луком, издавали такой аромат, что не захочешь, а съешь. Никогда после я не могла приготовить так вкусно! А может, в то трудное время мы умели ценить и самую малость, отпущенную нам судьбой?
Прежде чем наполнить котелок, Филипп обязательно хохмил, как мы тогда говорили; что-то веселое, доброе, остроумное находил для каждого из нас. Смотреть на него надо было, высоко задрав голову. Его почетное место возвышалось над нами метра на полтора, и ему приходилось наклоняться, чтобы взять протянутый котелок, потом опять опуститься, чтобы отдать его уже наполненным.
— Слышишь, сержант, — кричит он, — передай Сашке, чтоб не приходил. Обед ему сегодня не полагается: вчера съел две порции.
Этот Сашка — близкий друг Филиппа — всегда ворчал, что тот ему не доливает, что он скоро «ноги протянет» с голодухи.
— Эй, рыжий-конопатый! Ты обещал мне дров наколоть. Что? Завтра? Ну вот завтра и приходи, а сегодня давай бери ноги в руки и тикай отсюда.
Рыжий в очереди — последний, и у Фильки есть время потрепаться на его счет. Мы, конечно, тоже принимаем участие. Каждый подшучивает над нашим рыжим и друг над другом. Отключаемся, так сказать.
Никто не видел Филиппа спящим. Он всегда возился около своего котла. Постоянных помощников у него не было, а временные были. Как правило, к нему посылали в помощь так называемых штрафников, получивших наряд вне очереди за мелкие нарушения дисциплины. (За крупные были другие взыскания, но я таких не помню.)
О, надо было видеть, как он ими командовал! И надо было слышать, как он блистал остроумием и вволю наслаждался хоть и временной, но властью! Гонял своих помощников за дровами и продуктами, заставлял колоть дрова, распекал за малейшее опоздание, за плохо почищенную картошку, за плохо начищенный котел. За день здоровые ребята-бойцы так уставали, что шутили: «Лучше на передовую, чем к Фильке».
Моя первая с ним встреча состоялась, конечно, около котла. Он всех знал по имени, по отчеству, а тут оторопел, замер. Было от чего. Пришла я к ним в роту такой худой, просто прозрачной, как говорили про меня, «без слез смотреть нельзя». И вот я протягиваю ему свой котелок, очень смущаясь, а он не может оторвать от меня взгляда. Потом молча, медленно наполнил до краев протянутый ему котелок, рассчитанный на две порции, и бережно протянул его мне. И продолжал давать мне двойную порцию до самого конца войны. А я, в свою очередь, все содержимое этого довольно объемного котелка съедала, не оставляя ни капельки и ни крошечки.
