– Ну и что здесь особенного! – отозвался Ерошенко. – И они живые, им тоже есть нужно, а кругом, сами знаете, – голод… Ничего, не волнуйтесь, вот выиграем турнир, кончится голодная зима – всем хорошо будет.
В этом эпизоде весь Ерошенко – мечтатель, поэт, шахматист… Одна из его учениц, З. Токаева, вспоминала: "В. Я. Ерошенко был человеком редкой доброты. Лу Синь в своей новелле это верно подметил. Он часами готов был возиться со всякими зверушками, птенцами, насекомыми. Так же чутко и осторожно обращался он и с человеческими душами".
И шахматы были отражением души Ерошенко, помогали ему сохранить мужество.
(22) В этом разделе с разрешения автора использована неопубликованная рукопись ученика В. Я. Ерошенко, старшего научного сотрудника Института востоковедения АН СССР В. Г. Першина.
Последний ход
Ерошенко жил – путешествовал и писал – чуть ли не до последнего дня своей жизни. И до конца дней своих он при любых обстоятельствах оставался человеком, чье призвание было вести людей к свету, к солнцу.
В июле 1945 года в дом Ерошенко в Обуховке постучался приезжий. Василий Яковлевич пригласил его в сад, заговорил с ним запросто, как со старым знакомым. История, которую рассказал о себе В. Богданов, была трагична. Почти всю войну он воевал, был танкистом, но незадолго до победы танк его загорелся. Танкист ослеп. Попал в госпиталь. Его оперировали много раз, но безрезультатно – зрение вернуть так и не удалось.
– Я не хочу больше жить, – закончил свой рассказ Богданов. – Поймите, мне всего двадцать лет!
– Когда я ослеп, мне было четыре года, – вздохнул Ерошенко. – А вы двадцать лет смотрели на мир, прошли войну, повидали Россию, Европу. Расскажите мне обо всем.
Ерошенко старался ободрить бывшего танкиста, вспомнил незрячих ученых – профессора Коваленко, академика Понтрягина.
– Слепой, если он трудится, может достигнуть очень многого, – сказал Ерошенко. – А вы еще не слепой, вы недавно ослепший, поэтому вам трудно. Но первая боль пройдет, и вы привыкнете к слепоте, ведь не один вы такой на свете.
Во время первой беседы, вспоминал В. Богданов, Ерошенко настойчиво советовал учиться. Он помог Богданову освоить систему Брайля, а потом содействовал ему при поступлении в Курскую музыкальную школу. И впоследствии, когда Богданов уже работал председателем Старооскольской организации Всероссийского общества слепых, Ерошенко продолжал ему всячески помогать. "Он пробудил во мне веру в жизнь", – сказал Богданов.
В жизни В. Богданова Василий Яковлевич сыграл такую же роль, как больной комиссар из "Повести о настоящем человеке" Б. Полевого в судьбе летчика Мересьева. Но встреча со слепым танкистом приободрила и самого Ерошенко, он понял, что, несмотря на недуг, который терзал его в последние годы, еще может быть полезен людям. В 1946 году он вернулся в Москву и начал работать учителем в школе слепых детей – той самой, которую в далеком уже своем детстве окончил сам.
Время было тяжелое, послевоенное, в школе обучались "трудные дети" – вчерашние беспризорники. Сказать, что они увлекались английским языком, которому их обучал Ерошенко, было бы большим преувеличением. А заставлять учить языки он не умел – для него, полиглота, овладение каждым новым языком было радостью. И все-таки Ерошенко нашел путь к сердцам детей. Он гулял с ними вместе на переменах, учил плавать и нырять в Сокольниках, на Оленьих прудах, рассказывал о дальних странах, знакомил с языками, на которых там говорят – английским, французским, японским. Однажды он сказал:
– Есть у меня, ребята, мечта: вырастить овчарку и пройти с ней от Москвы до Владивостока, как один слепой американец, который пешком пересек Америку. Кто пойдет со мной?
Идея понравилась детям. Начались приготовления, больше похожие на игру. Среди учителей пошли разговоры о "несолидности" учителя, о том, что держит он себя с учениками запанибрата. Кое-кто стал поговаривать о необходимости подыскать другого педагога…
Возраст мало изменил Ерошенко. Жил он легко, переезжал с места на место, не было у него постоянной крыши над головой. Отправляясь в Туркмению, он пустил в свою комнату молодоженов, а возвратившись, увидел, что они вовсе не собираются потесниться ради него, и Ерошенко жил у друзей. Узнав об этом, один из учеников рассказал Василию Яковлевичу басню о скворце, который, обнаружив в своем гнезде нахальных воробьев, вытолкнул их оттуда.
– То птицы, – ответил Ерошенко. – А мы с вами – люди.
Трудности Василия Яковлевича не пугали, он привык к ним, как солдат в походе. Одевался просто, почти бедно, жил чуть ли не впроголодь, а солидные деньги, получаемые за переводы, вносил в фонд помощи слепым. "Как же я могу жить иначе, – говорил он, – если людям вокруг так трудно живется". А когда хлопотами друзей он вновь получил комнату в Москве, то вскоре оставил ее, отправившись в новое путешествие.
Какое-то время он жил под Москвой, в Загорске: ликвидировал неграмотность среди бойцов, ослепших на фронте. В 1948 году Ерошенко проехал через всю страну в Среднюю Азию. Там состоялся съезд слепых Узбекистана. На обратном пути он побывал в Ашхабаде и Красноводске, путешествовал по Каспию и по Волге. На старости ему хочется "увидеть" как можно больше. Через год Ерошенко уже работает в Ташкенте – и это несмотря на малярию! В 1951 году – новое путешествие, на этот раз по Якутии. У него была идея – поселиться там в колонии для прокаженных, остаток своих дней посвятить этим несчастным. Однако болезнь помешала осуществлению этих планов. Ерошенко мучали сильные боли в желудке.
Врач, осмотревший его, не предполагал, конечно, что больной знает латынь. Он сказал ассистенту роковое слово – рак. Операцию не предложил. "Значит уже поздно", – подумал Василий Яковлевич и вышел на улицу. Был жаркий августовский день, солнце стояло почти в зените. "Сколько, – подумал он, – сколько раз я буду еще свидетелем его восхода?". Смерти Ерошенко никогда не боялся, ему нужно было лишь знать, сколько времени осталось, чтобы привести в порядок свои дела.
Новый 1952 год Ерошенко встретил в семье Шаминых в Москве. О болезни своей никому ничего не сказал, но все заметили, что он был бледен и очень худ. Когда его попросили спеть 'что-нибудь, запел: "Як умру, то поховайтэ мэнэ на могыли, сэрэд стэпу шырокого на Вкраини мылий". Хозяйка Зинаида Ивановна даже всплеснула руками:
– Не узнаю вас, Василий Яковлевич! Праздник сегодня или не праздник?
Ерошенко заиграл застольную, весело запел, а потом сказал, что задумал поездку: хочет повидать всех своих родных. Кто бы мог подумать тогда, что он едет прощаться?
В мае он заехал к сестре Марии в Харьков. Мужу ее, Дмитрию Ивановичу, рассказал обо всем. Из Харькова написал своей племяннице Вере Ивановне Серюковой, учительнице Обуховской школы, что болен и хотел бы умереть там, где родился.
