Через один день, к утру поезд подъезжал к Туле. Анатолий с удивлением обнаружил, что едет "_домой_". Он всегда и всем подчёркивал, что служить надоело, и казарма надоела, и полудисциплина надоела. И вообще хочется домой. А сейчас ждал возвращения в часть и понял, что привык к службе. Она для него не обременительна и абсолютно беззаботна. Не надо думать ни о чём, что составляет быт человека. Вовремя накормят, оденут, уложат спать. Ты чист, в тепле. Правда, немного угнетает зависимость старших по званию и командиров. А кто в армии независим? Он не раз наблюдал, за тем, что полковников отчитывали, как мальчишек, а они, боясь потерять свою должность, унижались так, как солдат не умеет унижаться. Но, наверное, научится. Ведь, те полковники когда-то тоже были солдатам. Ну, ничего, осталось служить меньше года. Приедет после службы домой, закончит институт, будет работать на стройке, и заживут они с Эммой, как в сказке.
От этих мыслей отвлёк его проводник, предупредивший, что следующая остановка -Тула.
Тула я, Тула я, Тула – родина моя. Всегда, когда бы и где не произносят слово Тула, у Анатолия возникает в голове эта немудрёная песенка.
В части его тоже встретили, вроде он и не уезжал.
– Отян, сегодня твоя очередь идти в караул.
– Запишите на два, три дня подряд.
– Годится. Так, пишу, Отян…
Анатолию нравилось быть начальником караула. Хотя по Уставу и запрещалось, он часто в нелётную погоду дежурил по два, а то и три дня. Начальник караула располагал отдельной комнатой под печкой, мог лежать на кровати целые сутки и спать. Запрещалось раздеваться, но кто может его проверить? На случай прихода проверяющих он мог одеться за полминуты. Свои командиры в караулку не наведывались.
Первый день дежурства прошёл безо всяких приключений. Отян взял в библиотеке толстенную книгу Флобера "Мадам Бовари", читал её и спал.
Еду приносили вовремя. Кроме того, ребята ведром наловили мальков рыбы, застрявшей на зиму в дренажных рвах, окружающих аэродром, отдали её на кухню и принесли целый противень вкуснятины. На следующий день в караул прибыл Шагиахметов. Он, по просьбе его самого, назначен караулить караульное помещение и склад ГСМ (горюче смазочных материалов) Это был бензин, дизельное топливо, масла для машин и самолётов. Здесь же, в подвале хранился спирт. Он являлся антиобледенителем для самолётов.
В караулке натопили, стало не просто тепло, а жарко. Отян поужинал, почитал и лёг спать. Ночью проснулся от холода. Потрогал печку – холодная. Встал пошёл в комнату для бодрствующей смены.
Перед печкой сидел, укрывшись шинелью, недавно прибывший в часть первогодок, москвич Дударев..
– Чего печка не горит?.
– Не знаю. Целый час колдую возле неё, сжёг уже все Уставы и газеты на растопку, а она, зараза, не горит.
Отян знал, что москвичи не приспособлены к простому быту, но не до такой же степени, что не могут растопить печь. В топке лежали толстые поленья, присыпанные углем и шевелился пепел от сожжённой бумаги. Он стал показывать Дудареву, как надо разжигать печь. Минут через двадцать стало тепло, и Анатолий лёг спать.
Перед рассветом, часов в полвосьмого его разбудила какая-то возня, шум и наверное, послышавшийся приглушённый женский голос.
– Шамсуддинов! – окликнул Отян дежурившего из бодрствующей смены солдата, работавшего до армии учителем младших классов в родном
Узбекистане. Это он утверждал, что умнее Отяна и других ребят, потому что знает русский язык. А они узбекский не знают.
– Слюшаю, товарищ млядший серьжант. Чиво Ви хотели?
Он всех сержантов называл на "Вы".
– Что там за шум и какой-то женский голос. Или я ослышался?
– Я не слишаль никакого шума.
– Не валяй дурака, – строго сказал Отян и стал одеваться.
– Пойду посьмотрю, чиго там..
Шамсуддинов вышел и было слышно, что он с кем-то переговаривается.
– Шамсуддинов! Чего ты там резину тянешь?
Тот зашёл и с притворной хитростью человека с востока стал говорить:
– Ой, товарищ млядший серьжант, там какае-то девушка!
У Отяна расширились глаза.
– Какая ещё девушка, – и он стал подниматься, чтобы выйти посмотреть.
– Не ходите туда, товарищ млядший серьжант, она голая кувиркается с ребятами.
Отян всё понял. Его душил гнев и одновременно разбирало любопытство.
– Кто её впустил или привел?
– Дударев, товарищ млядший серьжант, Дударев, – с какой-то радостью сообщил он и добавил от себя:
– Он тоже с ней кувиркалься.
– От говно! Печку растопить не может, а кувыркаться…
Отян хотел поднять всех, построить и начать воспитывать, но подумал: "А что это даст? Молодые парни без женщин, увольнения только днём. Природа своё требует. Ты-то за два года уже несколько раз был дома. А построить их, значит докладывать обо всём начальству. Сам же за это безобразие получишь. Эх ма!", и сказал
Шамсуддинову:
– Пусть она оденется и заведи её сюда.
Через несколько минут в комнату вошла девочка, и у Анатолия от жалости к ней до боли сжалось сердце и так сжало горло, что он чуть не заплакал.
Перед ним стояла девочка лет 15-16, с миловидным, но грязным русским лицом. На ней висела облезлая и порванная, вроде её драли собаки, заячья шубка, из-под шубки торчали две ровные, как палки ноги в порванных, с дырками, чулках. На ногах были мужские ботинки на несколько размеров больше ноги. Давно не чёсанные русые волосы сбились в брошенное сорочье гнездо. В опущенных руках она держала потёртый пуховый платок, на котором пух сохранился только по краям.
– Ты чего дрожишь?
– Не знаю. Наверное, Вас боюсь.
– А чего меня боятся?
– Ребята сказали, чтобы я тихо себя вела, а то сегодня сержант строгий.
– Свирепый? – спросил Анатолий, вспомнив характеристику, данную ему девушкой с крыши.
– Я так не сказала.
– Хорошо, садись на табурет и не бойся. Я тебя не…
Он хотел сказать "съем", но её вид остановил его, а она поняв по своему сказала:
– А чего? Можно. Вы симпатичный.
Страх у неё прошел, и она улыбалась и даже кокетничала. Отян залился краской до ушей.
– Да я не о том. Не обижу тебя.
– А-а, – протянула она разочарованно.
– Тебя как зовут?
– Клавка.
– Клава, а что другие сержанты не строгиё? Пользовались тобой?
– Ну конечно. Все пользовались.
– Кто, например?
Клава опустила голову замкнулась.
– Ну кто?.
– Не скажу.
– И не нужно. Но тебе Клава надо уходить. Здесь нельзя находиться посторонним.
– Не прогоняйте меня. Ребята обещали меня покормить. Я вчера почти целый день ничего не ела. В столовую зашла, взяла с тарелки кусочек хлеба, а тётка меня выгнала. Сукой обозвала.
