патриотических действий» — и руководство в них составляли бывшие коммунисты и социалисты.
Получалось что-то вроде «фашизма с обратным знаком».
Италия явно шла к гражданской войне, в которой немцы участвовать не хотели — у них хватало и других хлопот. Германия хотела от Социальной Республики только одного: чтобы ее отряды поддерживали полицейский порядок в тылу — все равно какими методами.
Тут нужна была твердость и «очищение собственных рядов».
8 января 1944 года все в той же Вероне открылся судебный процесс. В качестве обвиняемых выступали те иерархи фашистской партии, которые на заседании в ночь на 25 июля проголосовали за резолюцию Дино Гранди. Положим, на скамье подсудимых их оказалось только шестеро, и только двое были людьми известными — граф Галеаццо Чиано, зять Муссолини, и маршал Эмилио де Боно, один из организаторов «марша на Рим» в 1922 году.
А оставшиеся четверо представляли собой фигуры помельче: Маринелли, Парески, Готтарди и Туллио Джанетти, которого судили, собственно, непонятно за что — он после заседания поменял свой голос с «за» на «против».
Остальных иерархов-мятежников поймать не удалось, их судили заочно, в том числе и Дино Гранди.
Что до Чиано, то в Германии ему обещали, что он сможет уехать в Швейцарию, но потом, подумав, сказали, что обстоятельства изменились и что поскольку правительство Социальной Республики Италии требует его выдачи, то власти рейха считают, что в создавшейся ситуации они не могут отказать союзнику и вынуждены поставить государственные интересы выше интересов отдельной личности.
Сидя в нетопленой камере № 27 в тюрьме, устроенной в бывшем монастыре в Вероне, Галеаццо Чиано никаких иллюзий насчет своей судьбы не питал:
«Через несколько дней кукольный трибунал объявит мне приговор, составленный Муссолини под влиянием той банды проституток, которая годами отравляла политическую жизнь Италии и довела страну до полного краха» [154].
Он занес эту запись в дневник и поделился своими невеселыми мыслями с Хильдегард Бергер, прелестной женщиной, с которой он познакомился в Германии и которую немецкая охрана допускала к нему даже в веронской тюрьме.
Чиано знал ее как фрау Битц (Frau Beetz), жену офицера люфтваффе, приставленную к нему в качестве переводчика. Он никогда не мог устоять перед красивой женщиной, и очень скоро фрау Битц стала его любовницей.
Сейчас, вюрьме, он говорил с ней очень откровенно.
Конечно, Галеаццо Чиано знал германские порядки и ни секунды не сомневался в том, что его переводчица — агент гестапо [155]. Но у него была определенная цель: он рассчитывал обменять свои дневники на свою жизнь.
Их существование не было секретом.
То, что Чиано ведет ежедневные записи, знали все, включая дуче, и Муссолини даже как-то попросил зятя занести в дневник, что в 1939 году он, Бенито Муссолини, изо всех сил удерживал Гитлера от войны — но тот его не послушал.
В дневниках было много чего, что могло послужить компрометирующим материалом, немцы очень хотели заполучить их, однако Чиано, конечно, не носил с собой все свои записи. И о том, где они спрятаны, он фрау Битц тоже не сказал.
Вместо этого он попросил ее связаться с Эддой, его женой.
В январе 1944-го Муссолини получил от дочери такое письмо:
«Дуче!
Я ждала вплоть до сегодняшнего дня, надеясь на проявление хоть какого-то чувства человечности и дружбы. Но теперь дело зашло слишком далеко. Если Галеаццо в течение трех дней не будет в Швейцарии в соответствии с условиями, о которых я договорилась с немцами, то все, что я знаю, будет использовано [против тебя] вместе с подкрепляющими доказательствами, и без всякой пощады.
В противном случае, если ты оставишь нас в покое и безопасности (в том числе и от туберкулеза и автомобильных аварий), обещаю, что ты никогда больше обо мне не услышишь.
Эдда Чиано».
Текст письма, конечно, заслуживает комментариев. Эдда был любимой дочерью Муссолини, он был к ней привязан, по-видимому, больше, чем к кому-то из других своих детей, и любые ее фантазии казались ему милыми и трогательными.
Упоминание туберкулеза в письме не случайно — Эдда страдала от слабых легких, панически боялась чахотки и объясняла свою склонность к этой болезни тем, что в ней есть «русская кровь».
Она вбила себе в голову, что ее настоящей матерью была Анжелика Балабанова — женщина умная, решительная и образованная, а вовсе не простая крестьянка Ракеле Муссолини.
А Ракеле просто приняла к себе Эдду, дочь своего мужа, в качестве приемыша.
В свое время эта фантазия дочери Бенито Муссолини очень веселила, но сейчас было не до шуток. То, что Эдда способна на все, было ему очень хорошо известно, и он посреди ночи позвонил генералу СС Карлу Вольфу.
Генерал был, возможно, самым могущественным человеком в Италии, поглавней даже Альберта Кессельринга, — он считался правой рукой рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера и его наместником в Италии.
Карл Вольф был постоянно занят какими-то таинственными делами, и сама цель его пребывания в Италии была непонятной и покрытой глубокой тайной.
Так вот ему-то Муссолини и позвонил, объяснил ситуацию и попросил совета: что же делать?
Генерал Вольф в совете отказал, но распорядился на два часа снять с камеры № 27 эсэсовский караул. Бенито Муссолини — может быть, в первый раз после его падения в июле 1943-го — получил возможность принять самостоятельное решение.
И он эту возможность отклонил и предоставил событиям идти своим чередом.
11 января 1944 года, в 5.00 утра, заключенных разбудили. Они ждали еще четыре часа, до 9.00, пока им не объявили, что вынесенный им смертный приговор будет приведен в исполнение.
Милость была оказана только Туллио Джанетти, поскольку он все-таки поменял свою позицию по голосованию, казнь ему заменили на 30-летнее заключение. Смертный приговор Маринелли, ссылавшемуся на то, что в резолюции Гранди он по глухоте вообще ничего не понял и просто проголосовал с большинством, был оставлен в силе.
Пятерых осужденных связали и посадили на стулья, спиной к расстрельной команде.
Команда состояла из 25 человек, все они были добровольцами. Их построили в две шеренги, передняя стреляла с колена, задняя — из положения стоя. Залп был дан в 9.20 утра, то есть через двадцать минут после оглашения окончательного приговора. Стреляли с пятнадцати шагов, и тем не менее один из приговоренных остался сидеть на своем стуле — в него не попали.
Пришлось давать еще один залп, а потом, на всякий случай, офицеры-распорядители выпустили в казненных еще по
