Лишь немногим вражеским самолетам удалось прорваться через наши истребительные заслоны.
Обстановка была сложной не только на земле, где наши войска преодолевали глубоко эшелонированную оборону, но и в воздухе. Враг бросил в бой остатки своего потрепанного воздушного флота.
Летчики нашей части делали по четыре-пять вылетов. Однако никто из нас не чувствовал усталости.
Вечером, горячо обсуждая прошедший день, мы говорили о том, что если наступление советских войск будет продолжаться в таком темпе, то Берлин будет взят в течение недели.
Чем ближе была победа, тем неудержимее рвались в бой летчики. Каждому хотелось совершить подвиг во имя Родины здесь, на подступах к Берлину, каждый готов был на любую жертву, лишь бы ускорить разгром врага.
Если летчик получал задание сделать за день, скажем, четыре боевых вылета, то он добивался у командира разрешения на пятый вылет. В эти дни могучего патриотического подъема особенно сильно было стремление до конца, с честью, пусть ценою своей жизни, выполнить долг перед Родиной.
32. Над Берлином
Утром 17 апреля мы вылетели в паре с Титоренко. Набрали большую высоту. В небе ни облачка. Самолетов противника не было видно. Правда, враг мог появиться внезапно со стороны солнца.
Мы зашли южнее Берлина, чтобы осмотреть воздушное пространство. На земле шел бой.
Решаю пролететь над центром Берлина. Развиваю большую скорость. И вот под крыльями самолета — центральные кварталы столицы Германии. Кое-где видны пожары — очевидно, сюда уже прилетали наши бомбардировщики. Зенитки молчат, и мы спокойно пролетаем над городом. Как назло, ни один вражеский самолет не появляется. Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и решаю еще раз пройти над Берлином. Но в этот момент в стороне от нас, на восточной окраине, появляются четыре истребителя противника. Фашистские «охотники» уже боятся ходить парами, они летают группами — по четыре, а то и по восемь самолетов. Можно было бы наброситься на них сразу, зайти сзади и ринуться очертя голову. Это заманчиво, но безрассудно.
Внимательно оглядываю пространство. Прищурился — солнце «выедает» глаза. Вижу — прямо на нас движутся две точки: это «мессеры». Они, видимо, взяли мой самолет в прицел. Идти на них в лобовую, подставлять себя под удар — глупо. Проскакиваем мимо и взмываем, чтобы сверху атаковать врага.
Но не успели мы набрать высоту, как немцы стали поспешно уходить, несмотря на количественное превосходство. Они пытались одолеть нас хитростью. Четыре истребителя были только приманкой. Если бы мы завязали с ними бой, то нас немедленно атаковала бы пара «мессеров», дежурившая в стороне.
Возвращаемся домой, досадуя, что не сбили ни одного самолета. После напряженного летного дня я сидел на КП и жаловался Чупикову:
— Сколько сегодня летал, а все без толку. Не воспользоваться ли мне тем, что немцы усиливают действия авиации к вечеру? Разрешите еще раз слетать, товарищ командир? С Титоренко разрешите, а?
— Хватит с вас, полетите завтра, — сказал командир решительно. — На сегодня вполне достаточно.
Но я не успокоился и, как у нас говорилось, «выклянчил» полет.
Немцы, стараясь использовать заходящее солнце, пытались совершать налеты под вечер. На это я и рассчитывал.
Со всей строгостью предупреждаю Титоренко:
— Дима, смотри только не горячись! Внимательно следи за всеми моими действиями. Вылет сложный, тем более что мы оба устали. Ни на секунду не ослабляй внимание.
— Слушаюсь! — ответил мне «старик». Вылетели. Пересекли линию фронта на высоте
трех тысяч пятисот метров. Передаю Титоренко по радио: «Смотри в оба!» Внизу шли бои.
Пристально вглядываюсь в даль, на запад. Дымка от пожаров, пронизанная лучами заходящего солнца, мешала видеть. Появились облака.
Направляемся к северо-западной окраине Берлина. Может быть, встретим противника над городом?
Подлетаем к северной части города. Замечаю точки. Они приближаются к нам. Проходит несколько секунд. Все ясно — идет большая группа «Фокке-Вульфов-190» с бомбами. Кричу Титоренко:
— Горка!
Делаем «горку». Набираем большую высоту — метров на тысячу выше немцев, прикрываемся разорванной облачностью.
По радио передаю на КП:
— В районе Берлина встретил около сорока «фокке-вульфов» с бомбами. Курс на восток. Высота три тысячи пятьсот метров.
Изучаю боевой порядок немцев, взвешиваю обстановку.
Немцы летят эшелонированно по высоте. Так им легко охранять друг друга и не допускать наших. Я принял решение атаковать.
Отошел от врага далеко на запад; осмотрел воздушное пространство. Не знаю, заметили нас немцы или нет. Во всяком случае, виду не подают.
Испытываю сложное чувство, хорошо знакомое каждому летчику перед решительным, опасным боем. Незначительная ошибка, просчет — и все будет сорвано, кончено. А мы во что бы то ни стало должны помешать фашистам бомбить наши войска!
— Ну что, ударим, Дима? — спрашиваю Титоренко.
— Попробуем! — отвечает он.
Не знаю, что он чувствовал в эту секунду, но голос у него был спокойный, уверенный.
И наша пара вступает в поединок с двадцатью парами врага.
Атакуем верхнюю группу «фокке-вульфов». Немцы не ждали удара. Я выбрал один самолет, взял его в прицел, почти в упор открыл огонь. «Фокке-вульф» вспыхнул в воздухе и рухнул на окраину Берлина.
«Хвост» немецкой группы расстроился, боевой порядок спутался. Фашисты заметались и стали бросать бомбы на свою территорию.
Резко взмываю вверх. Ведомый не отстает. Кричу ему:
— Держись, старик!
Вижу, в нижних группах вражеских самолетов сохраняется боевой порядок Надо во что бы то ни стало расстроить его.
Рассчитываю, где бы снова нанести удар по врагу. Вклиниваюсь в строй, прорезаю его и с ходу открываю огонь. Немцы шарахаются из стороны в сторону, беспорядочно стреляют.
Титоренко надежно прикрывает хвост моей машины. Но некоторые немецкие летчики опомнились. Очевидно, увидели, что нас всего лишь двое. Один из «фокке-вульфов» пытается открыть огонь по моему самолету, но Титоренко сбивает его меткой очередью. Надежно прикрыл меня мой напарник.
Стремительно атакуем немецкие самолеты — то справа, то слева. Титоренко не отстает от меня. Боевой порядок немцев нарушен окончательно, к тому же у нас преимущество в высоте.
Забываю, что нахожусь на «охоте». Думаю лишь о том, что надо сорвать вражеский налет на советские войска. Такого подъема, как сейчас, я еще никогда не испытывал. Одна мысль, что под крыльями моего самолета — Берлин, что совсем близко от него советские войска веду!1 бои, что мы должны помешать ненавистным «фокке-вульфам» прорваться к линии фронта, придает мне силу.
