И вот восстание началось! За его ходом с волнением и надеждой следили революционеры не только в России, но и в других странах. В далекой Англин 17 февраля 1863 года Ф. Энгельс писал к К. Марксу: «Поляки — молодцы. И если они продержатся до 15 марта, то по всей России пойдут восстания»[15].
Русские революционеры возлагали все надежды на весну. А пока что приходилось действовать в обстановке политических репрессий.
Жандармские агенты не давали покоя. Прежнюю типографию пришлось прикрыть. Николай решил продолжать печатание изданий «Земли и воли» в имении Михаила Вейде. С ним он учился на юридическом факультете.
Храбрый юноша рвался в ряды польских повстанцев. Выслушав Утина, он с готовностью согласился вернуться в свое имение. Да, он наладит печатание, а затем уйдет «до лясу».
В доме на Галерной, уединившись в кабинете, они обсудили все детали.
— Перед самым отъездом я познакомлю вас с человеком, который будет печатать, — говорил Николай, — ваша обязанность — устроить так, чтобы обеспечить сохранение тайны и надежно укрыть типографию.
— Это я гарантирую, — заявил Вейде, — ведь я знаю там каждого человека, мне знакомы каждый куст, каждая тропинка.
— В случае ареста, — продолжал Николай, — скажите, что вы получили типографские принадлежности от какого-нибудь студента университета, который умер или уехал за границу.
Через несколько дней расторопный Михаил Вейде уже вез типографские принадлежности в свое имение, в село Беловское Люцинского уезда Витебской губернии. Там он спрятал их на чердаке дома. Спустя некоторое время он уже звонил в колокольчик у подъезда дома Утиных.
Вместе они отправились к Степанову. Николай познакомил их, дал им 50 рублей на расходы. Последние инструкции. Рукопожатия. Затем на извозчике к Варшавскому вокзалу.
Типография в Мариенгаузене
Прибыв в Беловское в конце января 1863 года, Степанов немедленно приступил к печатанию. Дом Михаила Вейде был небольшой и довольно ветхий. Его отец служил управляющим в соседнем имении Мариенгаузен, принадлежавшем помещице-вдове Липской. Отец Вейде уже умер, оставив маленькое имение ему и двум его младшим братьям. Все нравилось здесь Степанову и Вейде, если бы не две пары любопытных мальчишеских глаз. Вскоре они стали серьезной помехой.
Вейде отправился за советом в имение Мариенгаузен. Там в те дни находился брат помещицы — Антон Рыцк. Он помог переправить типографию в приселок Семенов, в дом управляющего имением Полонского. Но и здесь встретились непреодолимые трудности. В имении Мариенгаузен Антон Рыцк собирал отряд повстанцев. Заканчивались последние приготовления к выступлению. Поэтому, спешно закончив печатание 300 экземпляров журнала «Земля и воля», Степанов повез их в Петербург. Вейде ушел к повстанцам.
В Петербурге Степанов передал Николаю привезенные экземпляры.
— Нельзя сказать, чтобы идеально, — говорил Николай, просматривая оттиски, — но пустить в дело можно. Молодец Дмитрий!
— Но там продолжать нельзя…
Степанов рассказал о положении в Мариенгаузене. Николай внимательно выслушал его и задумался.
— Необходимо немедленно забрать оттуда типографские принадлежности, а тем временем придумаем что-нибудь другое.
На следующий день Николай познакомил Степанова с Жуковым. Это был штабс-капитан в отставке, приехавший недавно из Киева.
Илья Григорьевич Жуков уже прошел революционную школу. Он был твердым человеком. Его принудили уйти в отставку за связь с революционно настроенными студентами и сочувствие освободительной борьбе поляков.
Вскоре пассажирский поезд мчал двух человек в леса Витебской губернии. Под стук колес доносился говор пассажиров. Рассказывали, что ездить стало опасно. В Польше и Литве все шире разгоралось восстание. Повсюду выставлены заставы, усилена охрана.
Путешественникам было невдомек, что в тот день неподалеку от цели их поездки, в деревне Кобылице Островского уезда, перед толпой мужиков стоял усатый человек. То был волостной голова. Он кричал, краснея от натуги:
— Слушайте строгий приказ! Всем известны слухи о неспокойствиях в мызе Мариенгаузен. Приказываю: всех неизвестных, приезжающих из Люцинского уезда, а равно едущих в тот уезд, спрашивать, что за люди, и требовать виды! Смотрите, чтобы кто не провез оружие! Если вещи у кого слишком тяжелые — задерживайте и доставляйте ко мне!
Мужики расходились угрюмо, опустив головы.
Шли дни. Кругом было спокойно. По дороге из опасного уезда двигались пешком и ехали на подводах мирные люди. Беда случилась в ночь с 25 на 26 февраля. Въезд в деревню, как требовалось, был заложен бревном. Около полуночи караульный услышал сильный стук. Выйдя из избы, он увидел знакомого мужика и с ним двух проезжающих. Крестьянин вез их на станцию. Седоков попросили пройти в избу
— Паспорта есть?
Один оказался без документов.
— Задержать обоих и обыскать!
В дом Рубиловского волостного правления через два часа ввалилась группа людей. Следом за арестованными внесли два небольших увесистых чемодана. Щелкнули замки. На пол посыпались листы, испещренные типографским шрифтом. В одном из чемоданов какие-то железные непонятные вещи.
Голова взял в руки первый попавшийся лист.
«Земля и воля».
На багровом лице зашевелились усы. Голова вполголоса читал крамольные слова:
— «Есть люди наивные и недальновидные, которые воображают что с течением времени деспотизм постепенно ослабеет и устранится сам собой… воображают, что венценосный деспот поведет нас к свободе!» Ага! Дерзкие выражения о священной особе императора! А дальше: «Правительство, например, только коснулось крестьянского вопроса, но отнюдь не разрешило, а только запутало его… Народ обманут», А вот и про бунтовщиков-поляков что-то говорится: «Поляки хотят быть самостоятельной нацией… они не станут стеснять народной воли… В этом мы убедились вполне вследствие наших личных отношений с руководителями польского движения и честным словом уверяем в том же всех русских».
Голова перевернул страницу. Строчки запрыгали перед его глазами:
— «Россия неминуемо идет к революции… Это закон новой истории… Страх правительства — лучшее доказательство близости революции…»
Голова свирепо оглянулся на мужиков, стоявших без шапок.
— Ну, чего уставились! Марш отсюда! А вы, господа проезжие, будете отправлены в уездный город.
26 февраля Жуков и Степанов были отвезены в тюрьму в уездный город Остров. Затем они были доставлены в Петербург и заключены в Петропавловскую крепость. Началось следствие.
