И никто еще не знал и даже не предполагал, что нас всех ждет…
Война обрушилась нежданно…
И подхватив, несла с собой…
И танки с черными крестами
Уже гремели за спиной…
Земля взметнулась на дыбы…
Меня куда-то вдруг швырнуло,
И я от страха, боли, слез
К земле, как к матери, прильнула.
Кому пожалуюсь теперь
Я этой памятью больною,
Когда шарахнуло меня
Безжалостно взрывной волною…
Когда летела кувырком,
Не понимая, что случилось…
Меня пометила война —
Вот так судьба распорядилась…
С войной слепою и жестокой
Я бок о бок теперь пойду…
Четыре очень долгих года
Свой Крест недетский понесу…
А впереди грядет блокада…
Голодный, стылый Ленинград,
И умирающим не нужен
На Красной площади парад.
Нас ждут жестокие потери
И разрушения Души,
А встреча первая с войною —
Лишь пробный камушек войны…
Когда охотиться за мною
Немецкий будет самолет,
То захлестнет волною страха
И сердце шлепнется в живот…
Потом я с голода и стужи
Тихонько буду умирать…
Еще ужасные виденья
Мне будут душу потрясать…
И крысы бабушку обгложат…
И кем-то съедено дитя…
Но ведь такого быть не может!
Все это пережить нельзя!
Все пронесут военный Крест…
Все-все, от мала до велика…
И не услышат среди бед
Детей беспомощного крика…
Но войны жалости не знают,
Война не ведает добро.
Шел по земле жестокий молох,
Не разбирая ничего…
Меня, измученную болью,
В крови, в бинтах, в полубреду,
Нес на руках солдат усталый
Через кровавую войну…
Тяжелые смежались веки,
В бинтах гудела голова…
Сквозь бессознательную дрему
Едва расслышала слова:
«Азохен вейн, азохен вейн,
Очнись, дитя, испей водицы…»
И помню горечь на губах,
И помню, как метались птицы.
Глаза за стеклами очков,
Надежность рук, меня несущих…
«Азохен вейн, дитя мое».
Он звал меня из тьмы грядущей…
И приходя опять в себя,
К нему с надеждой прижималась,
«Азохен вейн…» — и он упал…
И наша кровь в одну смешалась…
Меня спасли, меня прикрыли,
Меня не бросили тогда…
И до сих пор я вспоминаю
Его прощальные слова…
Кем был солдат тот безымянный?
Что ты наделала, война!
Нас дома ждали наши мамы,
Его — солдата и меня…
Он не вернется, он остался
Там, в разнотравьи, навсегда…
«Азохен вейн, не надо плакать,
Ты выживи, мое дитя…»
И я живу, живу и помню,
Такое забывать нельзя…
Меня моя дождалась мама,
Его — не встретит никогда…
А мне бы ей сказать спасибо
И поклониться до земли,
Что сын ее, меня, чужую,
Спасал от смерти и войны…
Мы по полю бежали врассыпную
И падали, уткнувшись в запах трав…
И всюду на дыбы земля вставала,
С беспомощностью нас к себе прижав.
Я помню, как немыслимо жестоко
Строчил по людям с неба самолет…
Нас, как траву, косили злые пули…
Как на охоте, настигая влет…
И ужас поднимал и гнал по полю…
Бросал на землю… снова поднимал…
И что творилось в этой круговерти,
Мой детский ум совсем не понимал.
И наконец, споткнувшись о корягу
И растянувшись на цветном ковре,
Затихла, обезумевши от страха,
Всем существом прильнувшая к земле…
А он летел на бреющим полете…
И мне казалось — прямо на меня…
А на поле распластывались травы
От бешено свистящего винта…
Мне захотелось стать травой зеленой,
Букашкой, затерявшейся в земле,
Исчезнуть… раствориться… и не помнить
Тень самолета, пробежавшую по мне…
Мозг задохнулся… сердце захлебнулось…
И кровь стремительно ударила в висок.
Но я, хранимая неведомою силой,
Помчалась вновь, не ощущая ног…
Смешалось все — и запахи, и звуки,
Растерянность и боль, и суета,
И чьи-то неожиданные руки,
Из пекла уносившие меня…
А раненые болью исходили…
И свой приют убитые нашли,
И ужасом истерзанные души
Закровоточили у каждого в груди…
И мы бежали, мертвых оставляя,
И раненые вслед кричали нам…
Кто оставался с ними — я не знаю…
Но весь тот ужас снится по ночам…
Другой, оставшийся в живых…
Меня, измученную страхом,
Нес на руках солдат в очках…
И что-то доброе звучало
В впервые слышанных словах…
«Азохен вейн, азохен вейн —
Не плачь, не бойся, я с тобою…
Азохен вейн, азохен вейн,
Что же поделать нам с войною…»
И я, обняв его за шею,
Прильнула головой к плечу…
Он нес меня, забыв усталость,
Через внезапную войну.
«Азохен вейн», — шептал он тихо.
Он сунул в руку мне сухарь,
Из фляжки напоил водою,
А над землей носилась гарь…
Нас обстреляли самолеты…
И он упал, прикрыв меня…
«Азохен вейн — живи и помни…» —
Его последние слова.
Меня поднял и вынес с поля
Другой, оставшийся в живых…
Он нес меня, как эстафету,
С другими ношу разделив.
Меня спасли, меня прикрыли
Чужие спины и любовь…
«Азохен вейн» — не зная смысла,
Я вспоминаю вновь и вновь…
Того, из множества, солдата
В его расколотых очках,
Его заботливые руки
И доброту в его словах.
Мои хранители святые,
Спасибо вам, кто жив, кто мертв…
Вы жизнь тогда мне подарили,
Презрев усталость, страх и кровь…
И я живу… живу и помню…
Всех безымянных, но родных,
Всех — вынесших меня из ада…
Быть может, грешных… но святых.
Слова, которых я не знаю,
Несу сквозь жизнь, как он меня…
«Азохен вейн» — спасибо, ЛЮДИ!
Как память горькая страшна!..
Как много за коротенькую жизнь
Пришлось увидеть, пережить и встретить.
И год блокадный равен жизни был,
И некому за ужасы ответить…
И город съежился под бременем войны…
Стоял за Хлебом долгими часами…
Теряя горожан — детей своих,
Смотрел на мир голодными глазами…
Смотрел разрухой улиц и домов,
Смотрел сиротством, болью похоронок,
И наша жизнь была на волоске,
А выжить часто не было силенок…
И метроном безжалостно стучал —
То медленно, то часто и тревожно…
А мне казалось — он в меня стрелял…
Но спрятаться от страха невозможно.
Война прошла, и вроде мир настал.
Но нет ни в теле, ни в душе успокоенья,
То косточки, как в старости, болят,
То в сердце и душе моей смятенье…
И часто боль в улыбку губы сводит…
И я стесняюсь недугов своих…
Болит, болит, болит, не отпуская…
Диагнозов не ставлю никаких…
По малолетству в боль мою не верят…
Ссылаются на возраст и на блажь,
А я порой, как дряхлая старуха,
Всю боль земную зачисляю в стаж…
И сколько мне отпущено судьбою?
Вся жизнь вместилась в тот блокадный год
Из детства, вдруг шагнувшая во взрослость,
Вкусившая войны недобрый плод.
И помним мы, блокадные подранки,
Жестокость, голод, холод, страх и боль.
Когда-нибудь мы памятью воспрянем —
Напомним всем блокадную юдоль.
Воскреснем мы и памятью блокадной
Напомним о себе и спросим с тех,
Кто предал нас голодному распятью…
Неужто им проститься этот грех?..
Как горько вспоминать блокаду…
И как хватило сил тогда
Все пережить и все же выжить…
Наверно, Бог хранил меня.
Мою коротенькую жизнь
Хранили добрые соседи,
Хранили бедам вопреки —
И не забыть мне беды эти.
И никогда мне не забыть
Чужую сытую жестокость,
И жизнь голодную свою,
И унизительную робость,
И бунт протеста в глубине
Души моей максималистской,
И червь сомнений в голове,
И поиск истины неблизкой.
Кто судьбы наши разделил
На дураков, воров и умных?..
На добрых, скаредных и злых?..
Как много их, вопросов трудных…
И наказуема ли подлость?
И есть ли праведный судья?
Мои блокадные невзгоды
Плодят вопросы без конца…
