Так было повсюду, а уж на трудных участках войны, таких, как Малая земля, значение этой работы трудно переоценить. Бойцам казалось в иные моменты, что они отрезаны от Большой земли, и надо было дать им понять, что отрезаны - это не значит отторгнуты, что отделены - это не значит забыты. Надо было показать, что война с фашизмом ведется на всех фронтах, что огромную помощь оказывает нам вся страна. Надо было связать воедино только что отбитую атаку с тем великим сражением, которое ведет весь советский народ.
Тут не громкие речи были нужны, да и залов не было для речей, а откровенный, мужской и, я бы сказал, душевный разговор. Я участвовал в большинстве партийных собраний, проводившихся в боевых соединениях и частях, да и просто часто общался с бойцами. Обычно мне удавалось найти с солдатами и матросами общий язык, хотя каких-либо особых приемов я для этого не применял. Шла ли речь о серьезных делах или шутливая была беседа, старался вести себя просто, ровно. И говорил всегда правду, как бы ни была она горька. Замечу, что встречались среди офицеров такие, которые старались изобразить из себя этакого рубаху-парня. Бойцы, конечно, сразу чувствуют фальшь нарочитого панибратства, и тогда уж откровенности от них не жди.
Большинство наших политотдельцев, политруки, комсорги, агитаторы умели найти верный тон, пользовались авторитетом среди солдат, и важно было, что люди знали: в трудный момент тот, кто призывал их выстоять, будет рядом с ними, останется вместе с ними, пойдет с оружием в руках впереди них. Стало быть, главным нашим оружием было страстное партийное слово, подкрепленное делом - личным примером в бою. Вот почему политические работники стали душой Вооруженных Сил.
Разумеется, они участвовали в подготовке наступательных или оборонительных операций, без них не обходилась разработка планов военных действий. Я, например, не помню случая, чтобы генерал Леселидзе или другие командующие армиями, с которыми пришлось мне воевать, не учли моей точки зрения или поправок, порой весьма существенных. Но приказ на войне отдает командир, это его прерогатива, и хотя политработник тоже может приказывать, пользоваться этим правом он должен, на мой взгляд, только в исключительных случаях.
Приведу пример. Во время одного из партактивов, который мне пришлось проводить, люди сидели рядами на земле. В середине доклада где-то позади меня, не так уж далеко, разорвался немецкий снаряд. Мы слышали, как он летел. Дело привычное, я продолжал говорить, но минуты через две разорвался второй снаряд, уже впереди. Никто не тронулся с места, хотя народ был обстрелянный, понимавший, что нас взяли в артиллерийскую "вилку". Третий снаряд, как говорили на фронте, был наш. Вот тут я и отдал приказ:
- Встать! Влево к лощине триста метров бегом - марш!
Мы закончили работу в другом месте. Третий снаряд действительно разорвался на площадке, где мы до этого били. Возвращались оттуда с политруком В. Тихомировым молча.
- Никто не шевельнулся,- сказал он только. - Вот люди...
Об этом же думал и я. В подобных чрезвычайных случаях, будь то в бою или в затишье, политработник вправе и обязан приказывать. В повседневной же работе приказ для него должен быть исключен - только разъяснение и убеждение. Притом и эта работа должна вестись с умом и тактом. Если даже человек ошибся, никто не вправе оскорбить его окриком. Мне глубоко отвратительна пусть не распространенная, но еще кое у кого сохранившаяся привычка повышать голос на людей. Ни хозяйственный, ни партийный руководитель не должен забывать, что его подчиненные - это подчиненные только по службе, что служат они не директору или заведующему, а делу партии и государства. И в этом отношении все равны. Те, кто позволяет себе отступать от этой незыблемой для нашего строя истины, безнадежно компрометируют себя, роняют свой авторитет. Да, совершивший проступок должен нести ответственность: партийную, административную, наконец, судебную любую. Но ни в коей мере нельзя ущемлять самолюбие людей, унижать их достоинство.
Так я считаю сегодня, этому правилу следовал и в годы войны, в этом духе старался воспитать аппарат политотдела, которым мне довелось руководить. Не могу не сказать, что это был дружный коллектив боевых офицеров, прошедших школу партийной работы, обладавших и опытом, и знаниями, отличавшихся инициативой и личным мужеством, рисковавших жизнью в ходе боев там, где этого требовала обстановка. Не все они дожили до победы, но каждый с честью выполнил свой долг.
С добрым чувством вспоминаю этих людей. За время войны я вынес им немало благодарностей, подписал немало наградных листов, а взысканий, помнится, не объявлял ни разу. И не потому, что такой уж был "добренький", напротив, никаких поблажек я им не давал, даже если приходилось работать сутками. Просто я знал, что смело могу положиться на каждого, и они меня никогда не подводили. Чтобы читатель все же представил наших людей, назову хотя бы некоторых.
Одним из моих заместителей, начальником отделения пропаганды и агитации был С. С. Пахомов. Спокойный в любой обстановке, на первый взгляд даже медлительный, он превращался в сгусток энергии, проявляя решительность, когда это было нужно для дела. Он умел найти то единственное слово, которое именно в данный момент больше всего нужно бойцу. Поэтому чаще, чем других, я привлекал его к подготовке обращений Военного совета и других важнейших документов.
Лектором, пропагандистом был обаятельнейший майор А. А. Арзуманян, обладавший не только обширным кругозором, но и хорошим чувством юмора, которое лишним никогда не бывает. Уже тогда было видно, что человек это незаурядный. И меня не удивило, а обрадовало, когда после войны узнал, что Арзуманян стал академиком, а затем и членом президиума Академии наук СССР.
Хорошим пропагандистом, как и Арзуманян, был И. П. Щербак, еще до войны ставший кандидатом исторических наук. Глубокими знаниями обладал и Г. Н. Юркин. Кстати, на его примере можно судить о храбрости работников политотдела. Еще в ходе Новороссийской наступательной операции непосредственно на поле боя командующий Черноморским флотом наградил его орденом Боевого Красного Знамени. И уж если я так забежал вперед, добавлю, что за участие в ней столь же высоко была оценена роль всех работников политотдела 18-й армии.
Была у нас и своя армейская газета "Знамя Родины", которая оперативно откликалась на все события Малой земли. Ее ждали в окопах и траншеях, передавали из рук в руки. Мне не раз приходилось участвовать в редакционных летучках, беседовать с редактором В. И. Верховским и другими сотрудниками. Я привык уважать журналистов, потому что знал: во время боев они постоянно находились в войсках, ходили в десанты, участвовали в диверсионных группах, в захвате языков.
