смерти моей хочешь».
Мама…
Через пять дней после ухода брата маму разбил инсульт. Я вызвала скорую. Два дня реанимации, два дня моего дежурства в больничном дворе, на случай если врачам потребуются лекарства или что-то ещё. После реанимации маму перевели в неврологическое отделение. Начались истерики…
В тот день обострения я вылетела из палаты. Прижимаясь к грязной стене, кусала губы, чтобы не разреветься при всех. Меня трясло. Было безумно больно и стыдно перед посторонними людьми. Ей ведь всегда верили.
На пятый день во время своего очередного визита я не обнаружила её в палате. На мой недоуменный вопрос, как вы могли отпустить домой больную после инсульта, начальница отделения сказала, что её забрали, показав в доказательство расписку. Маму увёз домой её друг, которому она накануне собиралась отписать квартиру, заявив, что ни за что не позволит остаться в этой квартире ни мне, ни Саше. Она гнала нас обоих из дома, крича, что не желает видеть. Потом хватала трубку и плакалась своим многочисленным друзьям на нашу бессердечность и жестокость.
В последние месяцы её жизни словесный яд изливался из неё потоками. Я боялась брать телефонную трубку, вздрагивала от каждого звонка, ожидая либо её злобствующую брань, либо поучительно-возмущенные нотации от её друзей. Куда делась весёлая и добрая женщина? В неё словно вселился дьявол. И я знала его имя.
Алкоголизм – страшная вещь, а женский алкоголизм – втройне. Хотя наверное сами алкоголики не считают это плохим. Им же удовольствие, а что родные мучаются, невелика беда. Главное, им в кайф.
Только вот никто не рождается с бутылкой во рту. У привычки к спиртному ноги растут из модели семейных застолий, обильно орошаемых беленькой сорокаградусной жидкостью. Ребёнок растёт и принимает как должное радость взрослых предстоящим возлияниям. А когда уж взрослые и сами подливать начинают…Раз за разом рюмочная доза «счастья» увеличивается.
Паровоз вперёд летит, без всяких там трезвых остановок, и в пьяную топку летит всё без разбора: дети, семья, любовь, дружба. И сгорает без следа…
…И вновь я в единоборстве со своими воспоминаниями. Чтобы не сойти с ума в ночной тишине, погружаясь в их глубины, включаю музыку. Голос Милен Фармер обладает удивительной способностью отключать внешний мир, в то же время не давая утонуть в болоте подсознания…
– Я не хочу жить, – сказала мама после поминальной сороковины брату.
Через десять дней мы повезли её в больницу с повторным инсультом. Она умерла, не приходя в сознание.
В те два летних месяца, когда друг за другом ушли младший брат и мама, от жары на улице плавился асфальт. И оплывала как свеча моя душа. Отец, Сергей, мама – как проклятье какое на роду. Я что-то говорила, делала, но всё как в тумане. Спасибо тёте Тане, взявшей на себя всю организацию похорон и поминок.
Маму отпевали в нашей бухарской церкви. После панихиды мы снова вскарабкались на борт грузовой машины, куда уже погрузили гроб с её телом, и я застыла на месте, не веря своим глазам. В чувство меня привёл голос тёти.
– Маша, ты это видишь? Видишь? Она улыбается!
Лицо моей умершей матери действительно озаряла умиротворённая улыбка. Она улыбалась как живая, хотя на теле явно виделся смертный тлен. Поверить в такое просто невозможно, но коллективных галлюцинаций не бывает.
Мне думалось тогда, что все эти смерти – это к лучшему. Меня пугало собственное кощунство. Останься мать в живых, она окончательно сошла бы с ума сама и извела бы нас всех. У меня было чувство, что с меня снимают кандалы.
Как оказалось не всё так просто.
Кандалы буквально вросли в кожу огромным чувством вины. Вины, что не смогла помочь ни словом, ни делом. Вины, что уже не можешь ничего изменить. Вины, что их уже нет, а ты ещё жива и вполне даже счастлива. Я чувствовала их рядом с собой, видела во снах. Мама звала с собой, в одном из снов, радостная и счастливая, паковала мне чемодан. В самый последний миг я отказалась с ней ехать. Они ждали меня, последнюю из семьи…
Моё время ещё не пришло.
10
Марина Ракитская
Мама для меня – женщина, которая всегда (ВСЕГДА) получает то, что хочет. Что бы это ни было.
Так она получила Мастера спорта СССР по пулевой стрельбе в неприлично юном возрасте. Так она играючи выигрывала золото раз за разом. Так она получила папу. Так потом получила меня (за два дня до собственного дня рождения).
Мама – это уверенность в том, что все делается верно. Именно так «ВЕРно», а не «правильно». Ибо правила – это про социум. А вера – это про внутреннее состояние. Мамино слово – золото. Если она что-то сказала, то она реально верит в это всей душой.
Когда я, семилетняя, лежала в больнице со сломанной ногой, оказалось, что мне неправильно был наложен гипс. Встал вопрос о повторной операции. Я – в слезы. Никакие доводы врачей не действовали: ни то, что буду хромать, ни то, что нога не срастется. Почему они меня уговаривали, уже не помню, я на их месте просто отвезла бы себя в операционную. А мне почему-то было очень важно, чтобы со мной больше ничего не делали… Семь лет, что сказать – логики ноль.
Мама подошла к моей койке, взяла за руку и сказала:
– Ты сейчас успокоишься, тебе сделают операцию, а завтра я заберу тебя домой.
Я сама пересела на каталку. Ведь мама же сказала – значит, решено.
Когда я очнулась от наркоза, я стала ждать завтра. Когда мама меня заберет.
Надо мной смеялась вся палата: в субботу никого не выписывают, через день после операции никого не отпускают, приводили примеры и опять смеялись, убеждали, что просто мама пообещала это, чтобы я успокоилась. Я злилась, что они не понимали – ведь мама сказала. Но где-то в глубине души появился страх – ведь в субботу не выписывают, да еще через день после операции…
На следующий день, в 12.00, когда я уже почти отчаялась, дверь в палату открылась. На пороге стояла мама, в белом халате. Посмотрев на меня, она строго спросила:
– И чего ты сидишь? Почему не готова? Я же сказала, что мы уходим сегодня.
В палате стало так тихо, что воздух зазвенел. А я, ликуя, за пять минут скидала свои пожитки в пакетик.
Не знаю, что мама сделала, чтобы нарушить все больничные правила, да еще в то, Советское, время. Взятки не практиковались (по крайней мере, на уровне «отпустите девочку домой»), всё за идею. Не знаю, где она взяла больничный халат и как ее пропустили наверх. Имело значение только одно – мама забрала меня домой.
Знаю точно – многие
