людей, мы продолжали под обстрелом идти вперед. Кончилось большое село, миновали поле, на опушке леса перед атакой короткий привал. По нам бьют из пулемета. Меня мучило нетерпение встречи с немцами. Я весь горел от волнения. Вошли в сумрак леса. ‹…› Рассыпались цепью. Повсюду свистели пули. Раненые встречались на каждом шагу. Санитары не успевали управляться. Им охотно помогали бойцы: только бы задержаться, не идти вперед. Я это понял не сразу. Нас поливали пулями, как из гигантской лейки. По нашим спинам били «кукушки». Мы отвечали слабым винтовочным огнем. Брали силой, то есть количеством людей.
Иногда подолгу задерживались на одном месте. Потери с нашей стороны были велики. Я успел расстрелять половину патронов, то есть немного больше сотни, а видел только двух убитых мною немцев – одну «кукушку», за которой минут двадцать охотился, и одного автоматчика. Оба были моложе меня.
От волнения спирало дыхание. В горле все пересохло. Нашла жажда. Чувствовалась нечеловеческая усталость. То и дело приходилось, спасаясь от осколков, мин и пулеметных очередей, зарываться с головой в замшелые кочки. Лес был полон треска и порохового дыма. Начинало темнеть, в лесу это особенно сказывалось. Со мной было человек двенадцать, половина из них из одного со мной батальона. Один был инженер с моего завода. Как сейчас вижу его измученный вид, потное усталое лицо с лохмами волос, торчащими из-под пилотки, и запотевшие очки. С наступлением темноты он почти ничего не видел. Очки то и дело сползали на нос. Его, как и меня, мучала жажда. Он стрелял наугад, и вид у него был растерянного интеллигента.
У меня заедало затвор, приходилось заряжать по одному патрону. Ствол [винтовки] накалился. Патроны подходили к концу, брали у раненых и убитых. Я набил не только подсумок, но и карманы. Противогаз был давно мною брошен по примеру товарищей. Крики «Ура!» и «За Родину! За Сталина!» давно смолкли. В лесу было сумрачно и страшно. В одном месте мы прорвались вперед и вклинились в немецкую оборону. Нас было всего человек двадцать. С винтовками наперевес мы бросились в атаку, стреляя на ходу и задыхаясь от бега. Но нас скоро отбросили огнем пулеметов. Пули сыпались градом. Почти половину бойцов потеряли. Командир был убит. Стонали раненые. У одного был перебит позвоночник, у другого ранение оказалось еще более мучительным – в живот. Они хватали нас за ноги и умоляли их пристрелить. Никогда не забуду ни их стонов, ни их взглядов. Они ползли по окровавленному мху, в темноте под пулями. Мы двое остались лежать в канаве между своими и противником. Позиция удобная, но головы не поднять, тотчас ляжешь как подкошенный. Мы передохнули, вытерли со лба пот рукавами гимнастерок. Мучительно хотелось пить, жажда томила несколько часов, несмотря на то что в лесу было прохладно. Мы усердно разгребали замшелую землю жадными пальцами, но тщетно. Воды не было. Знойное лето глубоко высушило даже лесную почву, а место было высокое. Дождевая вода ушла в болота и низины.
Оставаться на одном месте было рискованно. Патроны были на исходе. Правда, у нас еще были четыре гранаты РДГ, но с ним мы еще ни разу не обращались. Немцы замолчали. Наши прочесывали лес. Надо было на что-то решаться. Я предложил товарищу подползти к немецким пулеметам и подавить их огонь гранатами. Он отказался из трусости. Я один не решился.
Время шло мучительно медленно. Товарищ предложил ползти назад к своим, я – оставаться на месте, так как, по моим соображениям, наши должны были опять сделать бросок вперед, так как резервы были большие и позади нас народу хватало.
Он решил ползти назад один. Только назад. Такой парень – и спасовал. Не успел он сделать трех шагов, как упал ничком без единого стона. Так он обрел смерть от шальной пули, возможно, русской.
Мне не верилось, что он мертвый, я подполз к нему, взглянул в его потухшие глаза, и стало мне невыразимо грустно и пусто. Никогда я еще не испытывал такой жалости, как при виде убитого боевого товарища, с которым я был знаком всего несколько часов! Я так и не узнал, где вошла пуля. Крови не было видно, да и некогда было рассматривать, к тому же было темно. И мне впервые в жизни стало страшно. Холод прошел по моему горячему телу. В промежутке между выстрелами я громко крикнул в сторону своих, чтобы прекратили огонь, на мой крик немцы громко откликнулись длинной очередью из немецкого пулемета.
Свои, видимо, забыли о нас либо посчитали убитыми. Осторожно ползком кое-как я все-таки добрался до своих. Они были всего в ста метрах, но из-за гущи леса и темноты видели меня, иначе могли пристрелить. Я занял позицию возле убитого товарища, тяжелого и рослого рабочего. Большие черные глаза его сурово глядели в простор неба.
Перестрелка возобновилась, к нам подошло подкрепление человек тридцать кадровых бойцов. Неожиданно появился сухой тонкий капитан с наганом в руке. Он поднимал залегших бойцов в атаку. Немцы яростно обстреливали нас из пулеметов и автоматов. Мы не успели сделать и двух перебежек, как потеряли половину людей. Капитан был убит наповал. Его прошила очередь из автомата. Мы опять залегли, отчаявшись наступать.
Подходили свежие силы. Я узнал, что отдан приказ отвести истребительные батальоны во второй эшелон. Нас трое истребителей повернули оглобли. Я прихватил полуавтомат у убитого товарища, помогал раненым. Нас обстреливали «кукушки». Мы выходили из боя по дороге, спотыкаясь о раненых и убитых. На дороге перед глубокой воронкой стоял подбитый КВ. Башня его была скошена набок. Он молчал, смертельно раненный. Бой продолжался. Грузовики не переставали вывозить раненых. В лесу царил хаос. Били по своим, немцев принимали за своих. Командиров было трудно найти. Мы все шли и шли, с трудом передвигая ноги от смертельной усталости. Жадно всасывали запекшимися губами желтую вонючую болотную тину. На пути валялись котелки, вещмешки, гранаты, куртки, противогазы, даже винтовки, брошенные ранеными или лежащие возле убитых. Я подобрал довольно увесистый вещмешок, или сидр, как его называли старослужащие, и, кряхтя от тяжести, едва успевал идти за товарищами.
Поздно ночью дошли до Среднего Села. Кое-где еще дымились пожарища, вместо домов торчали трубы. У села стояло много танков и артиллерии. У Среднего мы отдышались, напились колодезной воды. У придорожной канавы я случайно увидел Бориса Королева, бойца нашего батальона, служащего одного со мной цеха. Он мирно отсиживался весь бой, не выпустив ни одного патрона, не видя немцев, не слыша воя пуль. Он даже сознался, что скучал
