В просторной избе, которую снимают под сборню, уже начали собираться. Все больше средний возраст. Стариков не видно. Разговаривают, шутят. Исподтишка наблюдают за «вучителем», который примостился с боку стола и говорит с соседями о школе.
«Вучителю» толпа тоже кажется непривычной.
Странно, что не видно ни одной цыгарки, непривычно обращение друг с другом на вы и какие-то удивительные имена: Ивка Парфентьевич, Панаска Макарьевич, Омелька Саватьевич.
Каждый вновь пришедший на минуту окаменевает, уставившись на образа. Отчетливо слышно, как стучат костяшки пальцев в лоб. Резко отмахиваются три поясных поклона. Так же резко три поклона по сторонам. И только после этого пришедший сбрасывает окаменелость и становится обыкновенным живым человеком.
Из-за занавески от печи идет к двери высокая женщина с огромным животом.
Кто-то спрашивает, указывая глазами на живот:
— Вустька, кто же вам позычил такое?
— Позычите вы, кобели иродовы! — огрызается солдатка.
— Сиротьско дело — пекутся, — хохочут мужики. Изба наполняется. Становится тесно. Острым стал запах свежевыделанных овчин. Открывается сходка.
Кирибаев, под влиянием вчерашней встречи со старухой, начинает доказывать, что надо записывать в школу мальчиков и девочек.
— Та мы ж давно желаем. Третий год просим. Все готово. Вучителя не едуть.
— Боятся, знать, наших баб, — шутят из толпы.
— Мальцов и девок запишем. Хоть сейчас.
— Девок на што? Не порховища у школе, — пробует кто-то возражать. Но его успокаивают.
— А вы не пишите, коли не хотите.
— Ну, а вучилище где будеть? — спрашивает староста.
— Та где же говорено — у Костьки Антипьевича. Самое у него вучилище и квартира вучителю будеть.
Названный Костькой, высокий крестьянин с бельмом на левом глазу, считает нужным оговориться:
— Можеть, кто другой желаеть?
— Кто ж пожелаеть, коли у вас дом у селе большейший.
Дальше условливаются, когда привезти школьную мебель, которая сделана еще до революции и стоит по домам.
Выбирают попечителя, черного верзилу, с которым разговаривал Кирибаев перед сходкой.
Со схода Кирибаев пошел осматривать школьное помещение. Кроме хозяина арендованного под школу дома, с ним пошли вновь избранный попечитель и староста.
Дом оказался просторным, с блестящими, как лакированные, стенами из кедрового леса. Для класса назначалась угловая комната с большой печью «щитом», по местному говору. Рядом маленькая комната для «вучителя».
Через теплый коридор жилая изба хозяина.
В семье нет старух. Не так заметно враждебное отношение к чужаку. Женщины только следят, как бы он не «обмиршил» что-нибудь. Слежку, однако, стараются сделать незаметной.
Когда Кирибаев подошел к кадке напиться, хозяйка поспешно ухватила лежавший тут ковш и захлопотала.
— Так я же вам налью у бляшку.
Одна из дочерей услужливо подала ей с полки стоящую отдельно от другой посуды эмалированную кружку — «мирской сосуд», как видно. Кружку с водой Кирибаеву, однако, не отдают в руки, а ставят на стол.
Учитель чуть заметно улыбается, но хозяин, видимо, понимает и виновато объясняет:
— Попа боятся.
— Так як же, батя, не бояться, коли воны поклоны дають, — говорит одна из дочерей.
— И помногу? — спрашивает Кирибаев.
— Та пятьсот, — вздыхает девица.
— За что же так много?
— По грехам это, — вмешивается мать. — Кому и меньше. Танцують воны, поють, поп и началит, — поясняет она, указывая на улыбающихся «грешниц».
Видно, все-таки, что к поповскому началению относятся здесь не очень строго.
Договорившись о плате за квартиру и стол, Кирибаев идет в свою клетушку, где уж дрожит и гудит теплуха, набитая кедрачом.
— В баню бы теперь, — говорит Кирибаев.
— Я ж велел девкам вытопить. Скоро сготовять, — отвечает хозяин. Потом кричит в избу. — Келька, бежите до Андрейка. Можеть, воны с нами пойдуть.
Староста суетится, предлагает сбегать за дорожным мешком Кирибаева.
Попечитель школы остается, он собирается тоже итти в баню.
— Полечим вас, восподин вучитель, — улыбается он. — По-нашему. Докторов здесь нема, а вон какие здоровые, — указывает он на себя и хозяина.
Оба заливисто хохочут своему огромному телу и крепкому здоровью.
Пришел третий, которому в дверях тесно. Это брат хозяина Андрей лучший медвежатник и ложечник в селе. Веселый человек, который начинает знакомство вопросом:
— Может, у вас покурить есть, восподин вучитель?
Для Кирибаева это больной вопрос. Третий день уже он не курит. Дорогой купить было негде, а в Бергуле достать оказалось невозможным.
Узнав, что табаку нет, Андрей оживленно говорит.
— Так я же свой принесу. Изрубим здесь. Он поспешно уходит и скоро возвращается со свертком каких-то половиков. В свертке мокрая махорка. Ее сушат над теплухой. Рубят топором, и все четверо начинают жадно курить. Шутят.
— Теперь к вучителю заневоль побежишь. Досыть покурим. Хо-хо!
— Бабам недоступно… попу ходу нет…
Которая-то из девиц кричит через дверь:
— Батя, байня сготовлена.
Кирибаев надевает свою нижнюю шубейку. Хозяин берет и верхний тулуп.
— Тоже погреть надо с дороги, — поясняет он.
Через просторный скотный двор проходят на берег Тары к низенькой толстостенной постройке.
Правый берег Тары сплошь зарос кустарником. Из-за него видно все то же смешанное редколесье — урман.
Попечитель указывает рукой на восток.
— Так пойдешь — у Томск выбегишь. Триста верст.
— Там вон (северо-запад) Киштовка будеть, Ича. Остяцкое.
— Ежели прямо — ни одного жила не будеть.
— По край свету живем, — хохочет Андрей. Просторная баня топится почерному. Едкий дым лезет в глаза. Усиливается кашель.
— Без слезы не байня, — шутят бергульцы.
Задыхаясь от дыма, «вучитель» все-таки лезет на полок. Попечитель школы усердно нахлестывает изъеденную «Вучителеву» спину, а «Костька» поддает жару.
Дышать нечем. Кирибаев пробует спрыгнуть на пол, но вмешиваются огромные руки Андрея, которые крепко держат «вучителя»…
Очнулся на береговом снегу Тары. Двое раскрасневшихся нагих мужиков ворочают в снегу щуплое «вучителево тело». Как только заметили, что он открыл глаза, сейчас же подхватили и опять в жар.
Опять дышать нечем. Снова обморок.
Очнулся на этот раз в своей кровати. Около стоят те же два мужика в бараньих тулупах, накинутых на голое тело. Один сует в руки «зингеровскую» кружку.
Кирибаев жадно припал, но сейчас же захлебнулся и заперхал. Вонючая жидкость обожгла горло.
