К тому времени, когда Сенека начал свои занятия с Нероном, молодой принц оказывал уже значительные успехи в рисовании, пении, ваянии, писании стихов, музыке и в гимнастических упражнениях. Но научные интересы были слабы, и вообще Нерон уже тогда оказывал склонность к дилетантству.
Сенека озаботился о том, чтобы дать Нерону вполне законченное образование в том объеме, какой был принят в современных ему школах. Это значило, дав некоторые сведения в искусствах, математике, греческом языке, географии и истории, перейти к изучению риторики и философии. Древняя латинская литература в то время уже вышла из моды, и даже в школах не считали нужным читать Невия и Энния; предпочитали ограничиваться образцами греческой поэзии.
В помощь Сенеке были приглашены два ученых грека: Александр Эгейский, философ-перипатетик, и Херемон. Под их руководством Нерон читал греческих поэтов и навсегда сохранил пристрастие к Гомеру. Но в том возрасте, в котором Нерон начал свои занятия с Сенекой (12 лет), переходили уже к занятиям риторикой. В этом искусстве Нерон не оказал особых успехов, и историки даже упрекают его в том, что он был первым из римских императоров, речи которого предварительно сочинялись другим лицом (Сенекой). Впрочем, благодаря усилиям своего наставника Нерон настолько поднаторел в ораторском искусстве, что мог в торжественных случаях говорить речи, и первые его речи, произнесенные им в сенате еще при Клавдии, имели успех.
Воспитание Нерона, однако, осталось незаконченным, так как Агриппина восстала против желания Сенеки преподавать принцу философию в полном объеме. Нерон познакомился с этим последним словом тогдашней науки весьма поверхностно.
Что касается нравственного воздействия на Нерона, то при тогдашнем составе двора и нравственных качествах самой Агриппины трудно было в этом отношении достигнуть каких-либо результатов. Тем не менее, Сенека не упускал случая внушить своему воспитаннику добродетель и старался сделать это в возможно более привлекательной форме. Так, можно думать, что если трагедии Сенеки принадлежат действительно философу, они созданы, по крайней мере отчасти, для его ученика. Написанные совершенно не для сцены, они содержат в себе множество нравственных сентенций, близких с теми, которые проводил философ в своих прозаических сочинениях. Сюжеты же из греческой героической жизни призваны были привлекать к себе интерес юного Нерона.
Несомненно, что Сенека скоро разгадал природу Нерона. Он рано говорил, что это хищный лев, которому стоит только дать попробовать крови, чтобы он обнаружил всю ярость своего характера, и потому Сенека по возможности держал своего ученика в узде, стараясь отвлечь его от вредных и жестоких наслаждений, обращая его на более невинные и позволительные. При этом Сенека держал себя со свойственным ему либерализмом и отнюдь не требовал от Нерона сурового аскетизма и полного отречения от мирских наслаждений.
Впрочем, при всей дикости и жестокости в характере Нерона, особенно в молодости, было много симпатичного. Он был доверчив, весел, любил поэзию, легко выносил шутку и вообще отличался терпимостью. Его наклонность к стихотворству подавала кое-какие надежды, и если бы Нерон не оставался всю свою жизнь неисправимым дилетантом, быть может, он был бы недурным писателем. В отношении Сенеки Нерон долго выказывал уважение и преданность, и потому не должно казаться странным, что и философ искренне привязался к своему ученику.
Новые друзья. – Марция. – Павлин. – Вторая жена Сенеки, Помпея Паулина. – Анней Серен. – Фобий Рустик. – Луцилий. – Императрица Агриппина. – Интимные философские вечера
Придворная жизнь и административная деятельность Сенеки столкнула его со множеством весьма разнообразных людей. С некоторыми он сошелся ближе, и они стали его друзьями. Во всех этих друзьях Сенеки, при всем разнообразии их характеров и общественных положений, была одна общая черта – живой интерес к литературе и философии. Все они были или сами писателями, или ревностными поклонниками литературы. В число таких образованных друзей Сенеки, составлявших его любимое общество, входили и женщины. Такова была, например, Марция, дочь Кремуция Корда, известная нам по трогательному посланию, которое философ написал ей в утешение по поводу смерти ее сына. Отец этой замечательной женщины жил и писал при Тиберии. Он написал историю последнего периода Римской республики, в которой вполне выразил свой радикальный образ мыслей, называя Брута и Кассия последними римлянами. По распоряжению Тиберия сочинения эти были сожжены рукой палача, а сам Кремуций Корд, преследуемый клевретами Тибериева любимца Сеяна, чтобы не стать их жертвой, уморил себя голодом. Его дочь, Марция, все время находилась при отце и ободряла его, а значительную часть сочинений Кремуция Корда ей удалось сохранить и издать их снова при Калигуле. Жизнь этой либеральной женщины была рядом тяжелых сердечных утрат, переносимых ею с редкой твердостью. Послание Сенеки к Марции полно возвышенных мыслей и прекрасных утешительных выражений. Смерть представляется философу неизбежным следствием жизни и даже утешением в ее горестях. “Видя столько матерей, огорченных поведением или судьбою своих детей при их жизни, как можешь ты сокрушаться, зная, что твой сын избежал превратностей своего века”, – замечает философ.
Недовольство и неудовлетворенность своей придворной и общественной деятельностью постоянно слышится у Сенеки. В другом своем послании – к Павлину, озаглавленном “О краткости жизни” и написанном в первый же год после возвращения из ссылки, философ называет жизнью только то время, которое люди посвящают занятиям философией и самосовершенствованию. Все же административные, общественные и иные обязанности он считает бесплодной тратой времени. Жизнь наша не коротка сама по себе, но мы тратим ее попусту – вот общая мысль трактата Сенеки. Все часы, проведенные на пирах, в домашних дрязгах, в ссорах, на службе, теряются; напротив, кто занимается мудростью, тот не только не теряет настоящего, но приобретает и прошедшее; к своим годам он прибавляет целые столетия.
Павлин, которому посвящен трактат “О краткости жизни”, ведал продовольственными магазинами в Риме. Он считался одним из ревностнейших и честнейших чиновников. По словам Сенеки, он заботился об общественном благе как о своем, но при употреблении его помнил, что оно чужое. Это было редкостью в то время, когда злоупотребления, взяточничество, вымогательство и растраты были самыми обычными явлениями. В доме этого Павлина Сенека познакомился и со второй своей женой, Помпеей Паулиной, которая приходилась первому, по одним источникам, дочерью, по другим – сестрой. Сенеке в то время было за пятьдесят лет. Однако его ученость, опытность, утонченность манер и вкусов делали его очень приятным в обществе. Он охотно проводил время среди дам. Неудивительно поэтому, что молодая умная Паулина могла искренне привязаться к философу, бывшему вдвое старше ее, и выйти за него замуж. Со своей стороны, Сенека очень гордился своей женой. Она нравилась ему и своей красотой, и тем, что происходила из хорошего дома; но главным образом он ценил в ней интеллигентность, доброту и приветливость. Философ и его молодая жена жили, что называется, душа в душу, в полном согласии и любви. Сенека трогательно описывает, как она заботилась о его здоровье, когда он, заболев лихорадкой, все же хотел во время ее приступа уехать из Рима в свое Номентанское поместье. “Я бежал в Номентанское поместье, – писал Сенека Луцилию, – бежал от города и от начинавшейся у меня лихорадки. Я велел закладывать экипаж, несмотря на увещания Паулины. Врач сказал, что у меня начинается лихорадка, что это он узнает по неправильности моего пульса. Тогда я поспешил уехать, вспомнив, что мой брат Галлион точно так же, захворав в Ахаии лихорадкой, немедленно отплыл оттуда, говоря, что это не его болезнь, но страны. Я сказал это и Паулине, которая заботится о моем здоровье. И я, так как мне известно, что ее благосостояние связано с моим, начинаю заботиться о себе, чтобы заботиться о ней, и хотя мои лета давали бы мне право пренебрегать многим, однако я не пользуюсь этим преимуществом своего возраста, ибо я всегда помню, что в отношении жены я должен быть еще молодым и заботиться о себе. И так как я не могу добиться от нее, чтобы она в своей любви ко мне была благоразумнее, то я сам стал более внимателен к себе. Надо уступать таким побуждениям, и хотя условия таковы, что умереть было бы приятнее, надо стараться жить ради своих близких. Ведь доблестный муж должен жить не пока ему приятно, но до тех пор, пока это нужно. Жалок тот, кто неспособен настолько любить жену или друга, чтобы остаться ради них жить, несмотря на желание смерти… Я полагаю поэтому, что следует заботиться о себе и в старости, если знаешь, что твоя жизнь дорога, приятна и желательна кому-либо. Эти мелкие и несносные заботы заключают, однако, в себе и приятную сторону: ведь утешительно быть столь дорогим для своей жены, что ради этого быть дороже и себе самому. Таким-то образом Паулина заставляет меня бояться и заботиться не только о ней, но и о себе самом”.
