Как настоящий эллинский философ, Аристотель должен был воспринять царский статус своего ученика как нечто необычное. Тогда все политические теории, либеральные или авторитарные, были так или иначе связаны с республиканской формой правления. Однако, судя по его тактике, философ справился с этой трудностью. Аристотель нашел единственное оправдание для монархии – выдающуюся «аретэ», то есть личные достоинства монарха. Монархия морально не одобрялась[3], но за исключением случаев, когда аретэ царя или его семьи превосходила аретэ всех остальных граждан. Аристотель, будучи служащим Филиппа, не мог только прямо сказать, что дом Аргеадов вполне соответствует этой характеристике.
По персидскому вопросу Аристотель выступал бескомпромиссным этноцентристом. Он верил, что рабство – естественное учреждение, а все «варвары» (негреки) являются «рабами по природе», а потому правильным должно признать порядок, когда греки правят варварами, но не наоборот. Как и многие интеллектуалы, опирающиеся на расизм, Аристотель выводил доказательства из геополитики или «естественного права». Известен фрагмент, где он советует Александру «быть вождем для эллинов и деспотом для варваров; к первым относиться как к родным или друзьям, а со вторыми обращаться как с животными или растениями». Здесь Аристотель исходил из эллинской культурной традиции, и нет причин считать, что Александр не разделял, вполне искренне, эти расистские взгляды. Варвары считались достойными презрения, потому что они жили «целиком во власти лишь своих чувств и ощущений». Разумеется, это учение должно было импонировать Александру, который отдавал первенство самоконтролю и самоограничению. Что касается советов Аристотеля насчет того, как надо обращаться с эллинами и варварами, то они могли легко приобрести практический смысл. Если хочешь кого-то использовать наилучшим образом, надо сделать так, чтобы он тебе помогал. К эллинам надо относиться как к равным и демонстрировать уважение к их чувству независимости, пусть иллюзорному. Что касается варваров, они понимают и уважают только жесткий авторитаризм. Какое бы значение ни придавал этому своему уроку Аристотель, Александр его хорошо усвоил и, как увидим из дальнейшего изложения, не раз применял на практике. Он усвоил и всестороннее научное любопытство учителя, а также сопутствующий этому сугубо практический склад ума. Он проявлял интерес к медицине и биологии, любимым предметам Аристотеля, читал и обсуждал поэтов, первым долгом Гомера, учился основам геометрии, астрономии и риторики, прежде всего – искусству ведения спора и умению рассматривать предмет с разных сторон (эвристика). Это искусство пришлось Александру очень по душе, и в этом смысле уроки Аристотеля имели очень весомые последствия.
Александр провел около трех лет в «Садах Мидаса», и за это время ухудшились отношения между Македонией и Грецией, в особенности с Афинами. Филипп обвинял афинян в поддержке каперства, то есть узаконенного пиратства на Дарданеллах; Демосфен опасался, что Филипп в отместку может отрезать жизненно важный для Афин зерновой путь на Босфоре. За всеми этими политическими маневрами в 342—338 гг. до н. э. стояла угроза экономического шантажа.
Демосфен, с обычной для него страстностью, поднял тревогу по этому поводу в народном собрании. Во многом по его настоянию в Греции сформировалась новая антимакедонская коалиция. Византий[4] и Абид присоединились к афинским союзникам, и, что особенно важно, был заключен союз и с персидским царем. Артаксеркс не только открыто выступил против Македонии, но и, не жалея золота, подкупал нейтральные государства, чтобы они последовали его примеру. Филипп столкнулся, пожалуй, с самым серьезным кризисом за все время своего правления.
Он действовал с обычной быстротой и твердостью. Для пробы предложил Византию, формально остававшемуся его союзником, принять участие в совместных действиях против афинских пиратов. Получив отказ, Филипп мобилизовал свой новый флот. Так как он принял командование на себя, шестнадцатилетний Александр был отозван из Пеллы и провозглашен регентом и хранителем царской печати, а советником его был назначен опытный Антипатр.
Школьные дни для Александра закончились. Отныне молодой наследный принц должен был проходить гораздо более суровую школу, сопряженную с большей ответственностью, чем мог бы это представить даже Исократ. Возможно, Филипп сознательно пошел на это: и его, и Олимпиаду волновал недостаток у Александра гетеросексуальных интересов. Но в регентстве Александра не было ничего женственного. Не успел Филипп отправиться на византийскую кампанию, как началось восстание среди пограничных племен Фракии и Пэонии. Александр с экспедиционным отрядом отправился на север, разгромил мятежников, захватил их город и превратил его в македонский военный форпост. Новое поселение он назвал Александрополисом – это могло стать сигналом тревоги для Филиппа. Претензии Александра на царскую власть не ограничивались пределами регентства – рано или поздно должны были возникнуть противоречия между отцом и сыном.
Но в то время они оставались друзьями и соратниками. Филипп постоянно переписывался с юным регентом. Судя по сохранившимся отрывкам, советы царя были продиктованы не меньшей родительской заботой, чем советы лорда Честерфилда[5]. По словам Плутарха, «он советовал ему заводить друзей среди влиятельных людей, как добрых, так и злых, а в дальнейшем пользоваться услугами добрых людей и хладнокровно использовать злых». Сообщение, что Александр пытался заручиться поддержкой некоторых македонян с помощью подкупа, вызвало раздражение отца. Поскольку Филипп был мастером своего дела, к его словам стоит прислушаться. Он спрашивал сына: «Откуда ты взял эту ложную идею, что ты сможешь обрести верных друзей среди тех, чью привязанность ты купил за деньги?»
К лету 339 г. до н. э. положение Филиппа стало критическим. Несколько лет он успешно проводил по отношению к греческим полисам политику «разделяй и властвуй», теперь же возникла реальная угроза их объединения против него. Он стремился к войне против персов под знаменем панэллинизма, чтобы Афины, Фивы и Спарта, добровольно или по принуждению, присоединились к нему; а между тем греки объединились с Артаксерксом, и, если Филипп не стал бы действовать быстро, они сами могли бы вторгнуться на его территорию.
Он действовал быстрее, чем могли ожидать его противники. Вся македонская армия уже находилась в Центральной Элладе на вполне законном основании. Однако, раз она уже была там, кто мог предсказать, куда она направится после этого? Филипп, с помощью дымовой завесы дипломатических ухищрений, постоянно старался усыпить бдительность эллинов, скрывая от них свои истинные цели. Его посольства были отправлены в Афины и Фивы, чтобы не допустить договора между этими двумя могущественными полисами.
