Черубина де Габриак - Исповедь

А в стихотворении «Умершей в 1781 году» ее откровенно кощунственная любовь к Христу превращается в трагический порыв роковой страсти.

Отдельные мотивы, как указывает Волошин, прямо взяты из книги св. Терезы. Тереза вспоминает: «Однажды, когда я молилась, угодно Ему было показать мне свои руки; их красоту невозможно выразить никакими словами». Черубина пишет стихотворение «Твои руки»:

А образ «Цветок небесных серафимов» в стихотворении «Св. Игнатию» прямо переведен со слов св. Терезы: «Флорес де Серафинос». И наконец, обратим внимание на то, как Тереза описывает свой знаменитый экстаз — ангела с копьем: «Он был не высокого, а, скорее, низкого роста и очень красив; его лицо было окружено огнем, так что он казался ангелом высочайшего ранга, которые, кажется, все окружены огнем. Они должны принадлежать типу æl, но они не называют мне своих имен». (Курсив мой — М. Л.)

Испанское произношение слова «херувим» — черубим. «Черубим» пронзает любовью св. Терезу. Одно из стихотворений Черубины начинается: «Где Херувим, свое мне давший имя». Таков еще один источник имени Черубины де Габриак.

Но Херувим (Черубим) привлекал поэтессу не только своей ролью в экстазах св. Терезы. Черубина стремилась вместить в свой духовный мир все обилие смыслов, связанных с этим образом. В иудео-христианской традиции Херувим[31] известен как ангел-страж и часто ассоциируется с огнем; его атрибут — огненный меч. После изгнания Адама и Евы из рая Херувим охраняет путь к древу жизни. Ему сродни образы антропоморфно-зооморфных существ с охранительной функцией, которые сочетают черты человека, птицы, быка и льва. В апокрифической традиции Херувимы описываются как ангелы шестого и седьмого неба, которые находятся возле божьего престола и поют хвалу Богу вместе с Серафимами. В агадической традиции говорится о Херувимах как существах, созданных в третий день творения, аморфных и андрогинных, способных принимать разные обличья. Мифический, огненный, иногда чудовищный аспект Херувима и его охранительная природа соответствовали мифотворческим установкам Дмитриевой и Волошина. Ведь корневое чудовище бес Габриак также охраняет Черубину, но он лишь вторичен и как бы пародирует Херувима, и вдохновляющий Ангел Черубины — Херувим. Ему посвящено уже упоминавшееся стихотворение: «Где Херувим, свое мне давший имя». Образ Херувима-охранителя, Херувима черного Ангела появляется во многих стихах Дмитриевой как эпохи Черубины, так и позже: «Меч не опущен в руках Херувима, сторожа райских ворот», «Меч огнецветный в руках Херувима тихо коснулся земли», «Над нами в куполе простерты Херувимы», «Вошла любовь — вечерний Херувим, от света крыл весь пламенем объятый, и вспыхнули янтарные закаты молниеносным заревом за ним», «Ангел-Хранитель темные воды крылом осенит», «И черный Ангел, мой Хранитель, стоит с пылающим мечом», «Я приняла наш древний знак — святое имя Черубины», «К чему так нежны кисти рук, так тонко имя Черубины». Интересно, что Цветаева восприняла имя Черубина как «черный херувим», что также отвечало космогоническому аспекту образа Черубины: черно-белой духовной природе черубининых Херувима и Христа-Люцифера.

Мифотворческая идея не только вызвала к жизни Черубину, но и в значительной степени обусловила ее поразительный успех. Ведь даже, когда в Черубину верили как в реальное лицо, ее никто никогда не видел, и она оставалась свободной от критики и ниспровержения. В век, когда научный подход стал считаться главным средством проверки истинности фактов, он проник и в сферу мистических верований. «Научный подход» требовал объяснения всякому чуду, пусть даже само это объяснение исходило из позиций мистицизма. Черубина была таким чудом, ибо совмещала в себе одновременно и реальность человека, и магию мифа. Загадка Черубины требовала своего объяснения — своеобразного «научного» исследования магического явления. Недаром Маковского просили «разъяснить» прекрасную незнакомку. А вопросы: действительно ли она так хороша, как описывает себя, и действительно ли она обладает всеми атрибутами присвоенного себе образа, — были не просто праздным любопытством, но еще и желанием проникнуть в магию мифа, понять его феномен. Невозможность получить ответ на эти вопросы и обаяние тайны укрепили успех Черубины.

Новизна Черубины заключалась не только в ее таинственности, не только в ее экзотичности и в ее культурно-исторических и литературных корнях. Черты, которые делали из Черубины «поэтессу будущего», не описываются в рассказе Волошина, но именно они обусловили ее успех среди модернистов, и они же эпатировали консервативный литературный лагерь. Поэзия Черубины вызвала негодование консервативных критиков совершенно новой для русской литературы чертой — откровенным и гордым нарциссизмом, который был неожиданным для женской лирики той эпохи. Самые резкие и единодушные обвинения в отсутствии «женской скромности» вызвало стихотворение, открывающее второй цикл ее стихов в «Аполлоне» и выступающее своеобразным манифестом поэтессы:

Романтическая царственность и нарциссизм поэтессы вызывают особенно грубый выпад В. П. Буренина в «Новом времени»: «Поэтесса самого нового фасона и стиля, г-жа Акулина де Писаньяк, несомненная соперница г-жи Черубины де Габриак, грозившая затмить эту светозарную звезду журнала „Аполлон“. Г-жа Акулина еще больше, чем г-жа Черубина, обожала свою красоту и очаровательность. Г-жа Черубина объявила в „Аполлоне“, что у ней „гордый выгиб лба венчает червонных кос корона“, что „нежны кисти рук“ и „тонко имя Черубины“. А г-жа Акулина еще более откровенно сообщила в стихах почтеннейшей публике, что у нее, Акулины, пятки, как „опортовые яблоки“ и косы цвета ультрамарина, и затем гордо прибавила: „Вот какова я, Акулина!“»[32]