Вскоре после поражения Наполеона при Ватерлоо 18 июня 1815 года несколько учеников отказались идти в лицей Карла Великого и направились в сторону Винсенской заставы, чтобы помочь последним сторонникам Империи возводить укрепления. Глядя вслед уходившим «мятежникам», Лепитр неистово кричал и потрясал костылем. Вторичное отречение их идола привело молодых людей в растерянность, они колебались теперь между покорностью и бунтом. Раздача наград в лицее сопровождалась враждебными выкриками, многих «смутьянов» исключили, но вынуждено было оставить свои места и руководство, включая Лепитра. Ему вменили в вину неспособность поддержать порядок во вверенном учебном заведении. К счастью, несмотря на фанатичное восхищение Наполеоном, Оноре избежал участи «мятежников» и 29 сентября 1815 года благополучно получил аттестат, в котором весьма расплывчато расхваливались его «трудолюбие и добронравие».
Осенью, когда пришло время продолжать занятия, Бернар-Франсуа решил забрать сына из снискавшего сомнительную славу пансиона, и Оноре вновь оказался в старинном доме на улице Ториньи у знакомого уже Ганзера, ставшего единственным директором после смерти в 1813 году Бёзлена. Впрочем, курс риторики он по-прежнему слушал в лицее Карла Великого, который переименовали в «королевский коллеж». По воскресеньям под «надежной охраной» его водили на уроки танцев, к которым он вскоре пристрастился, чего нельзя было сказать о других занятиях. Оноре чересчур разбрасывался и, несмотря на данные родителям обещания, учился посредственно. Мать была уязвлена, будто речь шла о неуважении к ней: она всегда отличалась болезненной чувствительностью и настороженностью, не переставала жаловаться на безразличие сына, которому, заявляла не без апломба, образцово предана. Чтобы наказать Оноре за «неблагодарность», Шарлотта-Лора лишает его время от времени радости семейных обедов. Узнав 27 января 1816 года, что ее шестнадцатилетний отпрыск только тридцать второй в латинском переводе, пишет ему гневное письмо: «Мой дорогой Оноре, не могу подобрать выражений достаточно сильных, чтобы описать боль, которую ты мне причинил, ты делаешь меня по-настоящему несчастной, тогда как, отдавая всю себя моим детям, я должна была бы видеть в них мое счастье…Ты прекрасно понимаешь, что тридцать второй ученик не может принимать участие в празднике, посвященном Карлу Великому, человеку вдумчивому и трудолюбивому. Прощайте, все мои радости, ведь я столь часто лишена возможности собрать вокруг себя детей, я так счастлива, когда они рядом, но мой сын совершает преступление против сыновней любви, так как ставит себя в положение, когда не может прийти домой и обнять свою мать. Я должна была послать за тобой в восемь утра, чтобы мы все вместе позавтракали и пообедали, хорошенько поболтали. Но отсутствие прилежания, легкомыслие, ошибки заставляют меня оставить тебя в пансионе».
Читая эти страшные строки, Оноре ощущал на лбу инквизиторский взгляд матери. Но хотя и был в числе последних в классе по так называемым «научным» дисциплинам, демонстрировал чрезвычайную легкость пера. С воодушевлением сочиняет он полную негодования речь, которую жена Брута обращает к супругу после казни их сыновей: «С ног до головы в крови собственных детей, осмеливаешься ты появиться перед их повергнутой в ужас матерью. Верх жестокости предъявлять ей их палача, но, быть может, ты хочешь воспользоваться моим страданием и увидеть, как умирает мать после убийства ее сыновей?». Удовлетворенное тщеславие от подобных сочинений никогда, впрочем, не сопровождается оценками выше средних за домашние задания. Его считают чересчур высокопарным и многословным. Преподаватели предпочитают юного Жюля Мишле, который возглавляет группу лидеров. Оноре удалось подружиться с несколькими учениками: двое знакомы ему еще по Вандомскому коллежу – Баршу де Пеноэн и Дебассен де Ришмон, братья Годфруа и Эжен Кавеньяк, Жюстен Гландаз, Огюст Сотле… Но никто из них ему душевно не близок, это соученики, а не братья, с которыми можно идти по жизни.
В 1816 году, закончив коллеж с весьма посредственными результатами, он вновь оказывается дома, где все те же своеобразные хозяева и неизменные привычки. Лора и Лоранс учатся в женском пансионе, где им преподают классическую литературу, немного – английский, учат шитью, вышиванию, хорошим манерам, умению вести беседу и игре на фортепьяно. Анри, дитя любви, меняет школу за школой, не в силах улучшить ни знания, ни характер, приводит в отчаяние учителей, в восхищение – мать. Бернар-Франсуа методично заботится о здоровье в надежде дожить до ста лет, не оставляя без внимания душевное равновесие жены, которая все больше подвержена перепадам настроения. Оба боятся, что их старший сын слишком склонен к безделью, праздности и комфорту, это видится им источником всех бед рода человеческого. А потому после каникул устраивают его младшим клерком к поверенному, господину Жану-Батисту Гийоне де Мервилю, в дом номер 42 по улице Кокийер. Кроме того, четвертого ноября записывают на факультет права в надежде, что спустя три года он получит диплом бакалавра в области, перед которой благоговеют все Бальзаки.
Поначалу Оноре был в восхищении от того, что сможет погрузиться в мир судейского сословия. Больше всего ему нравилась в его новом положении возможность оказаться свидетелем драм, разыгрывающихся среди сильных мира сего и скромных граждан. За ними стояли ненависть, скрытое соперничество, ревность, хитрость, обман, упования, не осмеливающиеся заявить о себе. Роясь в делах, Бальзак знакомится с тонкостями судебной процедуры, от него не ускользают ни комические, ни горестные детали судеб неизвестных ему людей, перед глазами разворачивается роман с множеством действующих лиц, которые дышат и страдают. Никогда прежде не становился он свидетелем столь неприкрытой жизни. Иногда кажется, что сквозь выведенные каллиграфическим почерком строки доносится интимный запах каждой семьи, преследует его неотступно, словно приговоренного наблюдать за чужим существованием, будто он одновременно еще и эти люди и у него нет больше собственной судьбы. Целый мир набрасывался на него, словно кошмар.
Судебную кухню Оноре осваивал в компании других клерков – бедных молодых людей, циничных и насмешливых. Приемная поверенного была светлой, с обшитыми деревом стенами и опрятной мебелью, помещение, где сидели «бумагомараки», являло собой ужасающую нищету. Здесь царил запах пыли, старой бумаги и клея вперемешку с душком от еды – перекусывали прямо на рабочем месте, ароматами плохо вымытых тел. В четыре часа старший клерк – и только он! – имел право на горячий шоколад. За его спиной, словно декорации, возвышались зеленые надписанные папки, груды документов на столах, по стенам – листовки о наложении ареста на имущество, о продаже его с торгов… Развеять мрачную атмосферу молодые люди пытались каламбурами, которые заставляли хохотать Оноре.
