- Да, нам бы не по лесу ходить, а уничтожать фашистскую гадину, рассуждали мы с Листратовым, следуя за ротами по пути в лагерь.
Поздний вечер. После ужина утомленные за день люди расходятся по палаткам. В каждом подразделении дежурит наряд. И... воздушная тревога. По сигналу все люди, кроме наряда, укрываются в земляных щелях.
- Налеты на Москву, а мы укрываемся в каких-то норах, словно в прятки играем, - слышатся ворчливые голоса. - Стыдно даже перед этими земляными стенами, - недовольные говорят ополченцы.
Лучи прожекторов, вонзившись в темную синеву неба, нащупывают в воздухе врага. Послышался глухой, далекий прерывистый гул самолета. Длинные пучки света то сходятся, то расходятся. Смыкаясь, они образуют световые клещи. Вот в центре скрещенных лучей появляется продолговатый блик.
- Смотри, смотри, поймали! - неистово кричит один из бойцов. - Заметался, зверюга!
Бликующий в лучах самолет противника взвивается вверх, мечется, снова спускается, пытаясь выбраться из световой ловушки.
Бьют зенитки. На соседнем поле падают сброшенные в беспорядке бомбы. Самолет освобождается от бомбового груза. Лучи прожекторов словно впиваются в него. Самолет в лучах оказался над расположением лагеря. Металлический свист и вой, затем... оглушительный взрыв в расположении нашей четвертой роты. Дрогнула земля, засвистели осколки. Прижавшись к земле, мы ожидаем еще взрыва. Но его не последовало.
Невдалеке от штабной палатки нашей роты в чаще леса разорвалась тяжелая фугаска. Скосило вокруг деревья. Воздушной волной отбросило в сторону одного часового, другого ранило в ноги. На месте взрыва собрались командиры и политруки. Осматриваем палатки. В одной, где отдыхала смена наряда, заметили крепко спящего бойца. Пытались разбудить, но он молчал. При свете лампы летучая мышь осматриваем спящего. В его левом боку - окровавленная вмятина с застрявшим осколком.
Боец не успел проснуться. Только вчера он просил отпустить его навестить жену и новорожденного ребенка. Отпуск ему разрешили после наряда. Рано утром он собирался поехать к семье. Жена с первенцем получит извещение о его гибели.
Наблюдаем за воздухом. Слышим нарастающий гул с резким шумом и воем. Объятый пламенем фашистский самолет, только что освободившийся от груза, кометой летит вниз. За шумом и воем последовал взрыв, разлетелись в стороны куски самолета. Уйти мессеру не удалось.
В это время санитарки группы Тани Каменской при тусклом свете фонаря оказывают в палатке первую помощь пострадавшим. После перевязки раненых несут на носилках в санчасть полка, а оттуда - в больницу соседнего села, ставшую теперь полевым госпиталем.
Тело Борисова рано утром уложили в гроб, убрали, полевыми цветами, установили в тени берез. Во второй половине дня запасной полк прощается с боевым товарищем. Под винтовочный салют, под звуки духовой музыки однополчанина похоронили на ближайшем кладбище...
И еще один день лета 1941 года памятен ополченцам нашей дивизии. На большой лесной поляне наш батальон выстроился поротно. За небольшим самодельным столом, накрытым кумачом, сидят политработники и командиры из штаба запасного полка. Мы принимаем военную присягу. Один из комиссаров выходит вперед строя и читает текст присяги. Остальные в строю повторяют:
- Я готов всегда по приказу Рабоче-крестьянского правительства выступить на защиту моей Родины - Союза Советских Социалистических Республик...
В целях укрепления воинской дисциплины и поднятия боевого духа бойцов и командиров Московский городской комитет партии учредил в полках и дивизиях народного ополчения боевые знамена - символ революционной верности Родине, Советскому правительству, большевистской партии, символ победы над врагом. Такое знамя было вручено и нашему полку.
Ближе к фронту
Хмурое утро. Серые тучи заволокли небо. Мечется ветер. На станции собираются ополченцы с ночного марша. Укрывшись плащ-палатками, располагаются вдоль забора, под деревьями, возле станционных домиков. Мелкий дождь шуршит по деревьям, крышам строений, выбивает мелкую дробь по нашим плащам.
Миновал жаркий июль. Лагерная жизнь запасного полка кончилась.
Ставкой Верховного Главнокомандования отдан приказ об образовании Резервного фронта и о включении в него дивизий народного ополчения. Дивизия перебрасывается к Смоленску для подготовки оборонительного рубежа, чтобы прикрыть Москву. На платформы грузят вооружение, зеленые, с коричнево-желтой росписью орудия. Укрывают также разрисованными брезентами повозки, походные кухни.
- Учеба учебой, а как будет там? - раздаются реплики.
- Оно, конечно, что лагерь - дом отдыха, - рассуждает усатый ополченец, часто наводивший домашний порядок в лагере. - Подкатим к фронту - все окажется по-иному.
- Хватит брюзжать. Давай лучше закурим по последней здесь, в Подмосковье, - басит Иконников.
- Съежились, словно мокрые курицы? - ворчит Листратов, отряхивая свой плащ. Пытаясь откинуть капюшон от плащ-палатки на голове командира роты, он, наклонившись, кричит:
- Эй, жив ли?
Показывается луковичный нос Иконникова.
- Уж больно рано задумал меня хоронить-то.
- Где же твои санаторные шлепанцы?
- Здесь, здесь. Вот они, - показывает Иконников из-под полы плаща завернутые в старую газету тапки, а сам переминается с ноги на ногу в хромовых сапогах. - Видишь, как играют мои гармошки, - обращает он внимание военкома на свои промокшие сапоги. - Пригодятся и тапки.
- В общем, сапоги всмятку, - шутит комиссар. Иконников прячет сверток с тапками под полу плаща.
- Молодец, все предусмотрел. Как на курорт собрался, - продолжает Листратов, смахивая с лица струйки дождя, стекавшие с промокшей пилотки. Мы понимаем: балагурство - самозащита от грустных мыслей.
Команда на погрузку людей.
Свисток паровоза. Эшелон с ополченцами трогается в путь.
- Прощай, Подмосковье! До свидания, родная столица! - раздаются голоса.
И вот уже под звук гармошки из одного вагона слышится:
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед...
Из соседнего вагона раздаются полные гнева слова:
ярость благородная
Вскипает, как волна.
Идет война народная,
Священная война!..
Прислонясь к створкам вагона, я молча наблюдаю за отдаляющимся Подмосковьем. Облокотясь на перекладину, Иконников переобувается в тапки, иногда посматривает на лес, в котором размещался недавно лагерь.
Дождь то усиливается, то ослабевает, превращаясь в мелкую водяную пыль. Освободив место Иконникову, Листратов встает вместе со мной к створкам. Мы с грустью смотрим на затянутые дождевой вуалью поникшие березы, почерневшие поля, потускневшую зелень лугов. Вдали еле заметно тянется кайма леса. Никто из нас тогда не думал, что до победы придется идти страшными дорогами жесточайшей войны почти четыре года.
