Вылет на фронт, намеченный на 1 апреля 1942 года, был отложен. Жизнь опять вошла в жесткие учебные рамки.
Вскоре наш полк переселился в отдельную большую казарму. Ведь у нас, «ночников», режим был совершенно иной, чем у дневных летчиков: после ночных полетов мы до обеда спали, а потом начинались занятия. Но если на следующую ночь полеты не намечались, «отбой» все равно давали в 22.00, как положено по общему распорядку. А спать не хотелось. Лежишь, бывало, и думаешь, думаешь. Иногда потихоньку разговариваешь с соседкой.
Как-то в такую бессонную ночь я услышала неподалеку от себя:
— Руфа, ты спишь?
— Нет. Пауза.
— Скажи, Руфа, ты не жалеешь, что добровольно пошла в авиачасть?
Разговаривали шепотом, но я сразу узнала Иру Себрову и Руфу Гашеву экипаж, счастливо уцелевший во время недавней ночной катастрофы. Вопрос летчицы был не случайным: у Руфы, которая до войны не имела никакого понятия об авиации, могли, конечно, после той ночи возникнуть сомнения, опасения, разочарование.
— Нет, не жалею, — слышу спокойный ответ. Опять пауза.
— А почему ты вообще пошла в армию? — вопрос Иры.
— А ты почему?
— Со мной-то ясно. Меня учили летать не для забавы.
— Так ты по обязанности пошла или по совести? Нехорошо, конечно, подслушивать чужие разговоры, но в тот момент я забыла о приличиях и подняла голову, освободив другое ухо.
— Наш аэроклуб, в котором я работала инструктором-летчиком, собирался уже эвакуироваться из Москвы, когда я узнала о спецнаборе в часть Расковой, — Ира говорила не спеша, будто размышляя вслух. — Стою как-то ночью на старте, вижу недалеко от Москвы зарево. Вспышки разрывов. Это фронт. Даже не верилось, что он так близко подошел… — Ира замолчала. Переменила позу, коротко вздохнула. — В ту ночь подумала: там люди защищают мой родной город — Москву. А я собираюсь эвакуироваться с аэроклубом. Мне стало стыдно перед собой. Решила: уйду на фронт. На душе стало сразу спокойнее.
Ночь, тишина располагали к задушевному разговору. Днем, пожалуй, Ира не стала бы говорить так откровенно.
Руфа подвинулась на самый край кровати, подперла голову рукой.
— Я мечтала после университета стать преподавателем и уехать на Крайний Север, — зашептала она. — Училась прилежно. Жила на одну стипендию, как большинство студентов. Но не унывала: впереди интересная, большая жизнь! И вдруг война… Сижу на лекции, а в голове совсем другое. Вот, думаю, я слушаю сейчас про теорию вероятности, а кто-то воюет, кто-то умирает… Значит, кто-то отдает жизнь для того, чтобы я сейчас изучала разные теории. Какая нелепость! И для чего мне все науки, если…
Вошла дежурная по части. Разговор прекратился.
… У каждой из нас была своя мечта. Да и можно ли идти по жизни без мечты? Тогда это не жизнь, а просто существование. Одна хотела стать врачом и работать над проблемой продления жизни человека, другая считала, что самая лучшая профессия на земле — учитель, третья… Словом, каждая настойчиво, горячо, как и подобает молодым, стремилась к своей мечте.
А что сталось бы с этой мечтой, кем бы стали мы сами, если бы немецкий фашизм победил? Быть на положении людей второго сорта, служить дешевой рабочей силой для завоевателей, жить в своей стране и не быть хозяином своей судьбы — разве можно с этим примириться?
Неважно, что были одни простенькие туфли и одно пальто на все времена года, что на завтрак и ужин — студенческий чай (кипяток без заварки) и черный хлеб, а на обед — жидкие щи в институтской столовой. Эти временные, кок мы считали, трудности не могли заслонить от нас главное. Безусловно, хотелось иметь красивое платье, модную шубку, хотелось сладко поесть. Однако все это лишь желания, свойственные всем девушкам во все времена, а не мечта. Наряды, лакомства украшают жизнь, но не составляют ее смысла.
Мы не спешили к восемнадцати-двадцати годам познать все радости бытия, и, думается, это к лучшему. Ведь именно от такой поспешности раньше срока появляется седина в душе. А преждевременное старение души — тяжелая и не всегда излечимая болезнь. Даже после выздоровления остаются заметные рубцы, порой на всю жизнь.
Спешили мы, пожалуй, лишь в одном: побыстрее приобрести знания, поскорее научиться приносить пользу обществу. Как все взрослые люди.
К двадцати годам каждая из нас уже хорошо знала вкус хлеба, купленного на собственные деньги. А какой чудесной была булочка с кремом в день получения стипендии или зарплаты! Теперь таких не поешь: они кажутся далеко не такими вкусными.
За послевоенные годы мы постепенно узнали и ужины в ресторанах, и модные туфли на «шпильках», и удобные квартиры. Однако и сейчас не считаем, что главное в жизни — хорошо покушать и модно одеться. Приятно, конечно, но… это опять-таки не мечты, а только желания. Мечты другие. Впрочем, эго уже особый разговор.
Наконец пришел долгожданный приказ, и тотчас все завертелось. Хлопали двери, стучала в штабе пишущая машинка, в штурманской комнате запахло клеем и свежими картами: мы, штурманы, готовили маршрут полета на фронт.
— Не забыть бы завтра прихватить лопату, — шутит кто-то, — а то, говорят, придется самим рыть землянки.
— Зачем нам землянка? Можно и под крылом самолета прожить.
— А зимой?
— Ты что, собираешься еще одну зиму воевать?
— А ты думаешь, что с прибытием нашего полка на фронт немцы начнут стремительно отступать?
Так, перебрасываясь веселыми шутками и репликами, мы с большим подъемом готовились к тому моменту, раде которого провели в этом гарнизоне семь месяцев.
Утром 23 мая весь летный состав полка выстроился на аэродроме. Даются последние указания, сверяются часы, на карты наносятся последние штрихи.
Начальник гарнизона полковник Багаев произносит короткую напутственную речь:
— Сегодня впервые с нашего аэродрома уходит на фронт женский полк. Вы летите не на грозных машинах, а на учебных самолетах. Да и сами-то вы на вид тоже не слишком грозные. Но я уверен, что и на легкокрылых машинах вы сможете наносить тяжелые удары по врагу. Уверен, что наш полк будет одним из лучших на фронте. Пусть летит с вами мое отцовское пожелание: удачи вам и боевой славы!
Мы чувствовали себя именинницами, настроение было приподнятое, но все же подумалось, что насчет «лучших» и «боевой сланы» полковник преувеличил. Наши планы были поскромнее.
Раздается команда:
— По самолетам!
Над аэродромом разносится гул, в котором тонут последние слова провожающих. А их много. Здесь все начальство школы, наши учителя и инструкторы, многие летчики гарнизона. Здесь, конечно, и наши подруги, которые остаются в Энгельсе для дальнейшей учебы.
